Война. Krieg, 1941–1945

— А тогда я и вовсе ничего не понимаю, — простонал П. Он уже так близко видел перед собой разрешение мучительной загадки, как видел Одиссей сторожевые огни Итаки, прежде чем буря погнала его назад, в открытое море.

За столом между тем разгорелся спор по поводу только что законченной игры; вместо карт захлопали кулаки, кто-то опрокинул стул. Снаружи проходили, накрыв голову мешками, несколько крестьян; один из них вел за руки двух детей. Он указал на клетку, крестьяне и дети украдкой поглядели на драчунов и скрылись за стеною дождя. Все еще погруженный в размышления, П. уткнулся ногтем большого пальца в кожу лба и завертел пальцами, словно заводя драгоценный механизм, между тем как З., возвратившись из царства абстрактных предпосылок и выводов к суровой действительности, в ужасе уставился на смятую скатку и с восклицанием «Господи боже!» смахнул пепел с шинели, разложил ее на каменном полу и в пятый раз принялся складывать, да так растерянно и неловко, что П. сжалился и поспешил к нему на помощь.

— Да ты не так берешься! — сказал он. — Не видишь, что ли, как ложатся складки? Добро бы еще то была защитная накидка, а то обычная шинель — о, святая двуутробка!

И он тщательно разгладил сукно, сложил шинель, аккуратно приладив друг к другу наружные швы спинки, повернул, бережно подвел плечики к воротнику, так что рукава полностью сошлись кромками, смерил шнурком края ранца, завернул полы вверх, чтобы длина укороченной шинели в точности соответствовала длине выемки в крышке ранца, осторожно затолкал воротник во впадину между лацканами, пока сукно не образовало правильный четырехугольник, взялся обеими руками за ближайшие концы и свернул его уверенным движением, внимательно следя, чтобы не было перекоса, и, одновременно приминая сукно, поднял скатку на руках, как служитель зверинца поднимает анаконду, вложил ее в специальную выемку в ранце, стянул ремнями, а свободные концы ремней скатал в валики. Затем поставил рядом со своим упакованный ранец, с которым, приводя его в порядок, провозился еще дольше, чем с шинелью, и сказал:

— Эх ты, недоразумение!

— Спасибо, Хорст, добрая душа! — отвечал З. — Этому я никогда не научусь! — И, считая, что инцидент исчерпан, он, опершись о железные прутья клетки и свертывая из окурков новую сигарету, поспешил подвести итог высказанным соображениям.

— Итак, — приступил он с какой-то даже заметной торопливостью и тайным удовлетворением, точно мастер, которому не терпится завершить свое творение, — пора нам подвести черту. Мы наметили три случая. Представитель высшей расы не может провиниться перед неполноценным отребьем и не может чувствовать себя перед ним виновным: он может разве лишь сожалеть, что оскорбил отсталые чувства. Представитель низшей расы может провиниться перед человеком высшей расы, что и приходится наблюдать сплошь и рядом, хотя вины своей он не сознает. Эдип, однако, считает себя виновным, тогда как, собственно, не виноват ни сном ни духом. Что же отсюда следует? Отсюда следует, что в случае Э. речь не идет о столкновении между расовыми душами. Эту проблему надо решать по-другому.

— Но как? — вопросил П., окончательно растерявшись. — Ведь мы полностью исчерпали все возможности.

— Верно, исчерпали, — отозвался З., и его узкие ноздри раздулись, как у принюхивающейся собаки. Свертывая сигарету, он вместо папиросной бумаги облизнул губы и снова начал беззвучно, словно говоря сам с собой: — Все возможности исчерпаны, да, да, это так, мы рассмотрели все возможности, но только не самую действительность! А что такое действительность? Живая жизнь! Попробуем же перенести случай Э. в наше время и поглядим, что получится. С чего, собственно, начинается действие на сцене? С сообщения, что страну опустошает моровая язва: она уносит людей, точно мух, — умирают старики и дети, гниют плоды, падает скот, матери оплакивают детей; хоры плакальщиц взывают к небу; страна стонет от неслыханных испытаний — существует ли для этого параллель у нас, сегодня?

По тут раздался пронзительный свист; на плацу стоял унтер-офицер. Он кричал:

— Выходи получать боеприпасы!

2

По возвращении со склада, когда они, забавляясь, подбрасывали на ладони лимонки, выданные по две на каждого вместе с боекомплектом трассирующих пуль, исполненный неукротимого рвения П. вновь обратился к почти исчерпавшему себя предмету их беседы, внезапно оживленной стимулирующим вопросом З.; да и в самом деле, подсказанное им сравнение двух отстоящих друг от друга на тысячелетия ситуаций рождало поистине потрясающие аналогии; долгие страшные годы истребительной чумы там и долгие страшные годы истребительной войны здесь; здесь и там ужас и содрогание; здесь и там хоры плачущих и толпы умоляющих об убежище; здесь и там страстная тоска об избавлении от невыносимых мук; здесь и там — точно во внезапном озарении открылось П. — некий неопознанный, вернее, неразоблаченный виновник всех и всяческих зол и страданий, коего необходимо свергнуть с престола и чья власть должна быть уничтожена для того, чтобы зло было наконец изгнано из страны.