Война. Krieg, 1941–1945

Штурман говорил с босоногими солдатами; они служили в одном из портов Померании на вооруженном буксире при каком-то штабе. Штаб был взорван, а их ночью протаранил танкер. Они не хотели верить, что мы идем в Курляндию. Страх был написан у них на физиономиях. Тот, который говорил от имени обоих, просил высадить их на берег где-нибудь по пути. Они крепко держались друг за друга. Им было сказано, что мы не будем заходить ни в какой порт, так что придется им всю дорогу оставаться на борту. Тот, который говорил от имени обоих, ответил на это тихо и как бы про себя: но ведь все идет к концу, может быть, все уже кончилось.

Усиленное наблюдение тоже ничего не дало. Мы шли северо-восточным курсом, попадая в легкие полосы тумана, слабо просвеченные солнцем; море оставалось спокойным, почти безветренным. Блуждающие колонии медуз, продвигавшиеся вперед размеренными толчками, придавали воде молочное мерцание; когда мы пропахивали эту массу, она сверкала у борта тысячью искр. Один раз мы засекли на горизонте неизвестно откуда взявшийся плоский столб дыма. Тишина, простор, свобода вызывали чувство безопасности, безмятежной дали. Оно длилось по крайней мере несколько мгновений. Мы шли под наблюдением. Военные посты были повсюду, и на боевых позициях они вели нескончаемые дискуссии.

Радист сам принес этот слух на капитанский мостик; он не вывалил его с порога, а сначала рассказал о спасении «Cap Belize»: к ним подошли четыре корабля, в том числе два эсминца. Потом он изучил развернутые карты и проследил наш курс. Потом закурил и немного постоял на крыле мостика. И только уходя, обернулся и сказал: там что-то происходит, висит в воздухе. Что ты имеешь в виду? — спросил штурман. Капитуляция, сказал радист, если я еще что-то соображаю, скоро нас ждет капитуляция.

Я старался смотреть прямо вперед поверх штурвала и не оборачиваться, когда они у меня за спиной возобновили разговор и штурман сказал: и что потом, Тим, что потом, когда это случится; и капитан, помолчав, ответил: не бери в голову, они там, в дивизионе, не забудут о нас.

* * *

«А если вдруг забудут?»

«У нас задание».

«И не одно».

«Что ты имеешь в виду?»

«Судно. Команду. Все кончилось, Тим. Они в Берлине… Мы никогда не пройдем в Курляндию. Почему ты хочешь поставить все на кон?»

«Что ты предлагаешь?»

«Мы идем в Киль. Или во Фленсбург. Вернуться целыми и невредимыми — вот наше задание. Последнее».

«Я думаю об этих беднягах… На Куршской косе. Их там полно. Раненые, в плену. Ты представь. Ты ранен и попал в плен. К ивану».

«Будь у нас хоть один шанс… Ты меня знаешь, Тим. Но говорю тебе, мы не вытащим никого, ни единого человека. Мы все пойдем на дно, прежде чем увидим берег. И так думают многие…»

«Кого ты имеешь в виду?»

«Команду. Все говорят, что скоро конец».

«Мы должны рискнуть».

«Люди другого мнения».

«А ты, Бертрам?»

«Доставь их домой. Я могу сказать тебе только одно: доставь их домой».

* * *

Те, кто был свободен от вахты, торчали на полубаке. Кто-то резался в кости, кто-то спал, уронив голову на стол, одни, возбуждаясь от безделья, потихоньку вели серьезный разговор за жизнь, другие жевали у буфета свои нескладные бутерброды с салом и пили кофе из алюминиевых кружек. Пахло нефтью и краской. Салага, совсем еще юный парнишка в кожаном комбинезоне, сидел особняком и читал, читал и закрывал глаза и откидывался назад, прикрывая обеими ладонями замызганную книжку.

Судно вибрировало; теперь, в минуты покоя, вибрация чувствовалась везде. Неожиданно переборка открылась, медленно вошел радист и застыл на месте, глядя поверх наших голов и словно прислушиваясь — не к нам, не к нашим приглушенным голосам, а к далеким сигналам, потрескиванию в эфире, которое поставило его в тупик. Он казался не то чтобы несчастным или отчаявшимся, просто растерянным. Он стоял как вкопанный, и, само собой, все обратили на него внимание. Что стряслось? — крикнул кто-то. Под Люнебургом, тихо сказал радист, Фридебург подписал, генерал-адмирал фон Фридебург подписал капитуляцию. И в тишине четко повторил: мы капитулировали по всему британскому фронту, и в Голландии, и в Дании. Он попросил сигарету и добавил: в штаб-квартире Монтгомери, под Люнебургом. И обвел нас взглядом, одного за другим, настойчиво, вызывающе требуя подтверждения, но никто не осмелился сказать хотя бы слово. Никто не шевельнулся, не шелохнулся, мы просто сидели и молчали, довольно долго. Первым среагировал пиротехник Еллинек, самый старший из нас. Поговаривали, что за долгое время службы его дважды понижали в должности. Он спокойно встал с места, подошел к своему рундуку, вытащил из-под шерстяного белья бутылку рома и откупорил, сделав приглашающий жест. Никто его не поддержал, не потянулся к его бутылке, все взгляды снова устремились на радиста, как будто тот сказал еще не все и держит за пазухой что-то, что прямо касается нас и нашего корабля. Вряд ли кто-то заметил, что в глазах салаги стояли слезы.