…Мэтр Ондуласт трясся куда сильнее всем известного осинового листа, пока его вели по гунбергскому предместью. Город достался узурпатору почти без боя. Проклятая Сежес, набрав поистине великую силу, сокрушила городские ворота и смела защитников на ближайших к ним участках стены — штурмовые манипулы Первого и Третьего легионов без помех и потерь ворвались внутрь. Пока развернулись три сотни рыцарей, стоявших в «резерве», то есть спавших в городской ратуше, пока с других частей стены не подоспели дружинники — Серебряные Латы, словно хороший, остро отточенный клинок, успели прорваться к самому сердцу Гунберга, рыночной площади. Там, сомкнув щиты и выставив копья, осыпая филумами высыпавших рыцарей, из которых мало кто успел вскочить в седло и полностью вооружиться, они опрокинули защитников. Пробравшись боковыми улочками, в спину мятежникам ударили воины Третьего легиона, и к полуночи всё было кончено. Уцелевшие бароны, их дружинники и силком поставленные в пехоту арендаторы сложили оружие. Последние, впрочем, стали сдаваться, едва завидев наступающих легионеров.
Сдались не все маги, кое-где Серебряные Латы пустили в ход заветные «сборы» Сежес. Задыхаясь от кашля, катаясь по земле и раздирая ногтями грудь, чародеи попадали в плен точно так же, как и «добровольно сдавшийся» Ондуласт. Сейчас кутульский маг горько жалел, что не попал в следующую, ещё более желанную категорию — «добровольно сдавшийся, не оказавший до этого сопротивления».
Их вели кое-где выгоревшим посадом, деловитые пожарные команды из всё тех же легионеров вместе с жителями растаскивали обугленные брёвна.
Ондуласта сопровождала пара молодых и очень серьёзных магов, из сторонников Сежес, сразу ушедших вместе с ней, когда только решалось, можно ли иметь дело с «возвратившимся безумцем».
Миновали кучку воинов и простолюдинов, тушивших наполовину сгоревший сарай.
Ондуласт втянул голову в плечи. Ничего хорошего ему ожидать не приходилось.
И точно.
— А ведь енто он у меня дочку забрал! — выкрикнула вдруг какая-то женщина, в драном кожушке и худом платье. — Он, как есть он, магик проклятущий!..
Ондуласт обмер, а желудок его скорчило жестоким спазмом.
Остальной люд, только что усердно растаскивавший обугленные огрызки сруба, молча и недобро надвинулся на конвой Ондуласта. Трое легионеров сдвинули щиты, старший прикрикнул — мол, сей магик есть пленник повелителя, Императора Мельина, и всякий, кто покусится…
Просвистел первый камень. Пущенный ловкой рукой, пролетел над щитами солдат и угодил прямо в плечо мэтру. Ондуласт подскочил, взвизгнул, бросился наутёк — слепо, прямо на какой-то плетень. Женщина в кожушке первой ринулась в погоню, за ней, с проклятиями — трое легионеров. Молодые маги остались на месте, один поспешно сплёл руки перед грудью, что-то прошептал — правая нога Ондуласта онемела, как раз в тот момент, когда он пытался перемахнуть через второй ряд плетня.
Перехватило дух, когда чародей увидел прямо под собой заточенный кол, нацелившийся ему в живот.
Нога подвернулась, соскользнула, и…
Легионеры успели первыми, женщина в кожушке потратила лишний миг, чтобы схватить валявшиеся возле раскрытых ворот хлева вилы. С ловкостью, которой позавидовал бы иной велит, она ткнула острие прямо в висок истошно вопившему Ондуласту, обхватившему развороченный колом живот.
Крики мага тотчас оборвались.
…Император въехал в Гунберг следующим утром. На ратушной площади его ждали молчаливые ряды пленных — сдавшиеся бароны с дружинниками. Пахарей распустили по домам ещё ночью.
Мятежники мрачно молчали. Надо полагать, в памяти у всех накрепко засели памятные указы правителя Мельина — как должно поступать с теми, кто, несмотря на все «увещевания многие», не отречётся от Конгрегации. Конечно, тут, в Гунберге, собрались самые худородные из восставших — вся верхушка засела в Мельине, самые же умные, или дальновидные, что порой одно и то же — в Ежелине, до которого ещё не один день пути.
Рядом с Императором ехал известный многим проконсул Клавдий, ближе к правителю Мельина — чародейка в голубом, проклинаемая многими Сежес; ещё ближе — черноволосая девушка-Дану; эту пока что совсем не проклинали. Пока что.
Подойдя к Гунбергу, Император не тратил время на переговоры и требования сложить оружие. Мятежники расценили это как несомненный знак судьбы — с заранее осуждёнными говорить, действительно, смысла нет.