«Война миров» и другие романы

– Пока он лежал здесь, – не без самодовольства сказал Избистер, – я изменил свои взгляды на жизнь, женился, воспитал детей. Мой старший сын – а тогда я еще и не помышлял о сыновьях – гражданин Америки и скоро окончит Гарвардский университет. В волосах у меня уже появилась седина. А вот он все тот же: не постарел, не поумнел, такой же, каким был я в дни своей молодости. Как это странно!

– Я тоже постарел, – заметил Уорминг. – А ведь я играл с ним в крикет, когда он был мальчиком. Он выглядит совсем еще молодым. Только немного пожелтел. Ну совсем молодой человек!

– За это время была война, – сказал Избистер.

– Да, пришлось ее пережить.

– И потом эти марсиане.

– Скажите, – спросил Избистер после некоторой паузы, – ведь у него, кажется, было небольшое состояние?

– Да, было, – ответил Уорминг. Он принужденно кашлянул. – И я его опекун.

– А! – протянул Избистер.

Он задумался, потом нерешительно спросил:

– Без сомнения, расходы по его содержанию не особенно значительны; состояние, должно быть, увеличивается?

– О да! Если только он проснется, он будет гораздо богаче, чем раньше.

– Мне как деловому человеку, – сказал Избистер, – не раз приходила в голову эта мысль. Я иногда даже думал, что с коммерческой точки зрения сон этот довольно выгоден для него. Он точно знал, что делал, когда впадал в летаргию. Если бы он жил…

– Не думаю, – улыбнулся Уорминг, – чтобы это вышло у него умышленно. Он никогда не был особенно дальновидным. В самом деле…

– Вот как!

– Мы всегда расходились с ним в этом отношении. Я постоянно был чем-то вроде опекуна при нем. Вы, конечно, много видели в жизни и понимаете, что бывают такие обстоятельства… Впрочем, вряд ли есть надежда, что он проснется. Летаргия истощает, медленно, но все-таки истощает. Несомненно, он медленно, очень медленно, но неуклонно близится к смерти, не так ли?

– Что будет, если он проснется? Воображаю, как он удивится! За двадцать лет жизнь так переменилась. Ведь это будет совсем как у Рип ван Винкля[5].

– Скорее как у Беллами[6]. Перемены чересчур велики, – заметил Уорминг. – Да и я тоже изменился: стал совсем старик.

Избистер с притворным удивлением произнес:

– Ну что вы, я никогда не сказал бы этого!

– Мне было сорок три, когда его банкир… – помните, вы еще телеграфировали его банкиру? – обратился ко мне.

– Как же, помню. Адрес был в чековой книжке, которую я нашел в его кармане, – отвечал Избистер.

– Ну так вот, сложение произвести нетрудно, – сказал Уорминг.

Несколько минут они молчали. Затем Избистер с любопытством спросил:

– А что, если он проспит еще много лет? – И, немного помедлив, сказал: – Следует обсудить это. Вы понимаете, его состояние может перейти в другие руки.

– Поверьте, мистер Избистер, этот вопрос тревожит и меня самого. У меня, видите ли, нет таких родных, которым я мог бы передать опеку. Необычайное и прямо безвыходное положение.

– Да, – сказал Избистер, – здесь должна быть, так сказать, общественная опека, если только у нас таковая имеется.

– Мне кажется, что этим должно заняться какое-нибудь учреждение, юридически бессмертный опекун, если только он действительно может проснуться, как полагают иные доктора. Я, видите ли, уже справлялся об этом у некоторых наших общественных деятелей. Но пока еще ничего не сделано.

– Право, это недурная мысль – передать опеку какому-нибудь учреждению: Британскому музею, например, или же Королевской медицинской академии. Правда, это звучит несколько странно, но и случай ведь необыкновенный.

– Трудно уговорить их принять опеку.

– Вероятно, мешает бюрократизм.

– Отчасти.

Оба замолчали.

– Любопытное дело! – воскликнул Избистер. – А проценты все растут и растут.

– Конечно, – ответил Уорминг. – А курс все повышается…

– Да, я слышал, – сказал Избистер с гримасой. – Что же, тем лучше для него.

– Если только он проснется.

– Если только он проснется, – повторил Избистер. – А не замечаете вы, как заострился его нос и как опущены теперь у него веки?

– Я не думаю, чтобы он когда-нибудь проснулся, – сказал Уорминг, присмотревшись к спящему.

– Собственно, я так и не знаю, – проговорил Избистер, – что вызвало эту летаргию. Правда, он говорил мне что-то о переутомлении. Я часто об этом думал.

– Это был человек весьма одаренный, но чересчур нервный и беспорядочный. У него было немало неприятностей – развод с женой. Я думаю, что он бросился с таким ожесточением в политику, чтобы позабыть свое горе. Это был фанатик-радикал, типичный социалист, либерал, передовой человек. Энергичный, страстный, необузданный. Надорвался в полемике, вот и все! Я помню памфлет, который он написал, – любопытное произведение. Причудливое, безумное! Между прочим, там было несколько пророчеств. Одни из них не оправдались, но другие – совершившийся факт. Вообще же, читая его, начинаешь понимать, как много в этом мире неожиданного. Да, многому придется ему учиться и переучиваться заново, если он проснется. Если только он когда-нибудь проснется…

– Чего бы я только ни дал, – заявил Избистер, – чтобы услышать, что он скажет, увидев такие перемены кругом.