Война на Дунае

– Вот, правильно, – кивнул барон. – Вёрстах в восьми восточнее Исакчи на перекрёстке трёх дорог занимаемое ими село стоит. И с него остатки султанской гвардии выпускают свои дозоры для объезда реки. Но самая главная их задача даже не в этих объездах, а в охране знамени крепости Измаил, спасённого ими при штурме. Только благодаря нему они своих голов не лишились, и берегут его теперь беслы как зеницу ока. Ну а зачем же туркам знамя той крепости, которую мы у них штурмом взяли, Алексей? Совсем оно им ни к чему. Вот и забери его у них, ни к чему им символ османской стойкости. Измаил – это теперь крепость русская, и точка! Над ним сейчас реет знамя Российской империи, и верю я, что будет оно так и далее реять в веках. А ещё можешь забрать себе и знамя своих кровников, этих недобитков – беслы. Без него им никогда уже не быть султанской гвардией. Даже если кто-то и ускользнёт от вас, султан им такую потерю ни за что уже не простит.

– Понял, Генрих Фридрихович, спасибо вам, – глухо поблагодарил своего покровителя Егоров. – Для меня и моих егерей это важно. Будьте уверены, теперь уж мы не упустим волков.

– Очень надеюсь, – кивнул фон Оффенберг. – Но для меня главное – это всё-таки Измаильский стяг. Ладно, мне идти к Репнину на доклад нужно, вот-вот уже де Рибас должен пожаловать. Ох и характер же у испанца, я тебе скажу, Егоров. Вот кому фельдмаршальский жезл-то в пору. Ни у кого в подчинении не желает быть. Вот и развели мы их с Голицыным по разные стороны, чтобы они не разодрались ненароком. Но зато и в отсутствии отваги ни того, ни другого нельзя упрекнуть. Как раз им такое дерзкое дело на чужом берегу по плечу.

– Ну что я могу сказать, милейший Алексей Петрович, – вздохнул на утреннем обходе главный госпитальный врач. – Рано вам ещё, конечно, от меня в полк уходить. Главное рассечение на грудине только-только сейчас срастается, хрящи до конца ещё не затвердели, вон даже пальцами свободно прощупываются. Но вы же всё равно ведь здесь не усидите. Вон даже и ночью из шатра сбегали. Да не нужно никаких объяснений, Лёшенька, я всё и так прекрасно знаю, – остановил он встрепенувшегося было Егорова. – Да и ходатаи у тебя на выписку такие, которым я, увы, и отказать даже не могу. Так что, Илья Павлович, выписываем господина полковника для дальнейшего прохождения службы, с формулировкой «как пошедшего на поправку», – продиктовал он, повернувшись к полковому врачу. – И вот теперь, милейший, это уже ваша головная боль. Но выписываем мы господина полковника с тем условием, что при любой возможности, а тем паче при болях в грудине, он немедленно обращается к нам в армейский госпиталь и продолжает прерванное лечение. Второе – корсет он с себя не снимает, а ходит, спит всё время в нём. И бережёт, бережёт, бережёт себя, как только может. Согласитесь, Алексей Петрович, вы ведь в первую очередь и сами заинтересованы, дабы не остаться на всю оставшуюся жизнь кособоким. А чтобы вам помочь остаться таким же стройным и бодрым, как и до ранения, третьим условием от нас будет постоянный пригляд за вами подлекаря Мазурина. Он уже четвёртый месяц ни на шаг от вас не отходит, даже вон сбегать сподобился вместе с вами. Так что пусть и далее вас наблюдает и требует выполнения всех наших условий. С хитрым этим корсетом он лучше всех здесь разобрался, вот пусть и продолжает в том же духе свой пригляд.

– Спасибо вам, Дементий Фомич, – поблагодарил старика Алексей, – за вашу доброту и настойчивость. За то, что с Ильёй Павловичем и всеми остальными смогли поставить меня на ноги. Обещаю, что постараюсь больше к вам не попадать. Хотя бы уж какое-то продолжительное время.

– Это уж как Бог, Лёшенька, положит, – улыбнулся врач. – Но ты уж и правда поберегись. Помни, что давно уже не молодой прапорщик, на котором всё на лету, как на дворняге заживает.

– Дементий Фомич, а как же я? – жалобно протянул сидящий на своей постели Толстой. – Егорова-то вы вон уже вчистую выписываете, а ведь у меня всё гораздо лучше, чем у него, зажило!

– А вот вас, Митенька, я бы ещё на месяц у себя оставил, дабы неповадно вам было ночные брожения организовывать, – укоризненно покачал головой врач. – Ай-яй-яй, ну как же вам не стыдно! Ведь из аристократии сами. Старший адъютант главного квартирмейстера армии! Человек, казалось бы, высокой организованности и культуры. А вот же, организатор форменного безобразия вы у нас, получается. Ладно если бы просто песни орали до утра. Бог с ними, с этими песнями. Но эти полуночные брожения по лагерю, а тем паче похищение спиртуса из аптекарской палатки, вот это уже вовсе не делает вам чести, сударь.

– Не похищали мы его! – пробормотал смущённо Толстой. – Только если для обработки ран немного взяли. Я всё верну, Дементий Фомич!

– Эх, Митенька, Митенька, – только и отмахнулся пожилой врач.

– Господин полковник, разрешите?! – В командирский шатёр, сбив грязь перед входом, нырнул командир разведчиков. Вслед за ним, один за другим, заскочили все офицеры его роты и старший унтер-офицер Лужин Фёдор.