Война на пороге твоем

Я выскочил в коридор. Недалеко от нашего номера я увидел Ираклия Давыдова, который, растопырив руки в стороны, не давал пройти рииегам, несколькими минутами раньше покинувшим нас. Он отчаянно визжал, а рииеги издавали утробные звуки, похожие на визг пилы.

— Что здесь происходит? — рявкнул я. Тщедушный мгновенно обмяк и опустил руки.

— Я узнать хотел, когда закончится это издевательство надо мной! В конце концов, я живой человек и хочу домой! Я больше не могу находиться на этой планете! А они специально тянут с ремонтом моего судна! — истерично заверещал Давыдов.

«Передайте вашему товарищу, что его корабль скоро будет готов. И он сможет оставить нас», — прошелестел в моей голове голос.

Я повторил это Давыдову. Хлюпик успокоился, мирно развернулся и исчез в своем номере.

«Скажите, на что он так обиделся? Мы вовсе не медлим с ремонтом — просто неисправности очень сложные».

Я крякнул с досады, но промолчал. Такому наглецу, как Давыдов, я бы не то что корабль не стал ремонтировать — запихнул бы в кучу его железа и отправил на маршевых двигателях в вечное путешествие на родину!..

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Никогда не следует быть исключением. Если живешь среди сумасшедших, надо и самому научиться быть безумным.

А. Дюма-отец

Ночь… Длинная ночь… Ночь на планете, где все чужое, но в то же время так напоминает родину… Ты слышишь трепет свежего летнего ветерка, пробравшегося через открытое окно и блуждающего по комнатам, понимая, что он создан искусственно, специально для тебя. И ты не доверяешь ему: а вдруг он понадобился для того, чтобы скрыть стук вражеских шагов, несущих боль и смерть?.. Ты слышишь пение птиц за окном, оно чарует, завораживает и усыпляет, но ведь это запрограммированные звуки! И начинаешь невольно думать: кому может быть выгоден твой сон? И не смыкаешь глаз, и озираешься по сторонам, ожидая увидеть в ночных сумерках блеск вражеских глаз, вороненое дуло пистолета, снабженное трубкой глушителя…

Вначале мы с Ренатой предавались ласкам и любви — той любви, на которую способны лишь люди, ежедневно и еженощно балансирующие на тонкой дощечке над пропастью, зная, что каждый новый день и новая ночь могут принести смерть одному из них. Потом она заснула, положив голову мне на плечо, а я остался лежать неподвижно, боясь побеспокоить ее сон. Вперив взгляд в потолок, по которому скользили тени костлявых деревьев, что росли за окном, я ожидал чего-то убийственного, гибельного для нас…

Все же сон нашел ключик и ко мне. Я смежил глаза и растворился в своей памяти, которая услужливо выбрасывала из подсознания тайну за тайной, словно заархивированные и отправленные на самые пыльные стеллажи до той поры, когда понадобятся…

Высокий белый купол с движущейся картиной, изображавшей младенца, который на глазах вырастал, становился мужчиной, покрывался бородой и шрамами, старел, умирал, повис над моей головой. Я стоял по центру храма перед шестью старцами, что восседали за полукруглым столом. Они смотрели на меня ожидающе и одновременно с вызовом. Они боялись задать вопрос. А я не смел начать общение первым. Но я знал, что я — Император, что передо мной — главы шести рас Джантшун…

Пауза затянулась. Храм жизни ждал движения. Поднялся самый старый из присутствующих. У него была плешивая голова и длинный крючкообразный нос, но из-под густых черных бровей сверкали юные глаза.

— Скажи нам, Пресветлый Путь Джантшун, чем можешь ты порадовать нас, Знающих Путь?

Старец начал официально. Он назвал меня не по имени, а императорским титулом — Пресветлый Путь Джантшун. О себе и своих товарищах также сказал официально — Знающие Путь… Что может предвещать это мне?