Война на земле Египта

Омда не рассердился на мои слова, лишь посмеялся и обещал отнестись ко мне иначе, чем ко всем прочим. Но ведь слово не воробей, заметил я, а слово мужчины все равно что клятва, и я считаю себя связанным с другими. Однако омда не дал мне договорить, заявив: он-де меня выделяет из всех, именно поэтому и хочет просить об услуге, а суть ее в том, чтобы Мысри, мой сын, совершил одно дело вместо младшего его дитяти, сына младшей госпожи, которая всегда кормит меня ужином и завтраком и любит как родного отца. Дело это сулит мне большие выгоды. Тут вмешался телефонист и разъяснил: омда ждет моего согласия на отъезд сына, все будет оплачено, и как только я скажу «да», мы обсудим все подробно, в том числе и сумму. Целых полночи они слово за словом излагали мне свой план. Невольно прислушиваясь к ночным звукам, долетавшим с улицы, — голосам сторожей, окликам феллахов, разыскивающих пропавшую курицу или овцу, — я пытался уяснить, к чему все-таки клонят телефонист и омда. Телефонист сказал: Мысри должен будет пойти в маркяз и получить там важные документы вместо сына омды. А потом, — добавил омда, — Мысри возьмет в маркязе еще один документ, менее важный, в тот же день поедет с ним в Александрию и вернется до захода солнца. Все дорожные расходы омда ему оплатит. А почему, — спросил я, — этого не может сделать сын омды, зачем Мысри ехать вместо него? И тут на меня обрушился первый удар.

— Мысри, — сказал телефонист, — поедет не вместо сына омды, а как сын омды.

Сердце мое упало.

— Что же это за документ? — спросил я.

— Призывное свидетельство.

Слова эти произнес омда, небрежно махнув рукой, словно вопрос не заслуживал внимания. И не успел я опомниться, как телефонист спросил, согласен ли я. Голова моя туго соображала. Омда подал знак телефонисту, и тот наконец раскрыл до конца все карты. Говорил он быстро и сбивчиво, брызгая слюной. Капли ее долетали до моего лица. Мне стоило отчаянных усилий поспевать за его словами. Я попытался раз-другой остановить его, переспросить, но нет, прервать его было невозможно. Так и сидел я с открытым ртом, руки как плети висели вдоль тела; я чувствовал, пот ручьем течет с шеи мне на грудь. Телефонист говорил о том, что два дня назад сыну омды пришла повестка в армию, то есть на военную службу. Но по особым причинам, — а о них слишком долго рассказывать, — омда не хочет отдавать в солдаты своего сына. Меня же он числит как бы роднею — недаром доверил сторожить его дом. Долго искал он выход из положения, но ничего не мог придумать. А если сын омды уйдет в армию, это будет трагедией для отца с матерью. И вот, наконец, они нашли выход, простой и легкий, — пусть вместо сына омды пойдет кто-нибудь другой. А поскольку омда считает меня за брата, а Мысри любит как сына, почему бы Мысри и не пойти в солдаты вместо сына омды. Если я согласен, омда готов поговорить со мной всерьез. Он удовлетворит любую мою просьбу. Главное, чтобы я согласился помочь ему в этом несложном деле.

— Ты согласен?

На время воцарилось тяжелое молчание.

— Согласен на что?

Это уже я задал вопрос. Собеседники мои переглянулись, и на лице омды появились признаки гнева. Телефонист стал уговаривать его не волноваться. А до моего сознания все никак не доходил смысл «небольшой услуги», которой требовали от меня, вернее от Мысри. У меня пять дочерей и единственный сын, и, выходит, он должен идти в армию вместо младшего отпрыска омды, седьмого по счету сына в семье. Они все ждали моего ответа. Я не хотел ни отказываться, ни соглашаться и, имея обыкновение подолгу обдумывать всякие сложные для моего ума вопросы, попросил у них отсрочки. Но они отказали. Я не должен, предупредил телефонист, ни с кем советоваться, это может повредить омде. Мне сделано предложение, я должен его принять или отвергнуть. Но в любом случае хранить дело в тайне.

— А как же сам Мысри?

— Что Мысри?

— Ему-то можно сказать?

Телефонист объяснил, что Мысри следует вводить в курс дела постепенно, не говорить ему всего сразу. Неизвестно, как отнесется Мысри к такой просьбе. От нынешней молодежи всего можно ожидать. Я сказал им, что хочу посоветоваться сам с собой и поразмыслить наедине. Они не желали меня отпускать, но я попросил разрешения дать ответ завтра, добавив: все будет в порядке. Сам не знаю, для чего произнес я эту последнюю фразу. Каюсь, есть за мной такой грех, иногда у меня с губ срываются слова, смысл которых и до меня-то самого не доходит. Я обрадовался, что могу наконец уйти и они больше не будут меня терзать. Встал с места. Омда тоже поднялся и, удерживая меня за рукав, сказал: все в мире имеет свою цену и каждое деяние — воздаяние, награда будет зависеть от твоего решения. Но надеюсь, совесть не позволит тебе отказать мне в помощи в такой трудный момент. Потом он спросил:

— И много земли получил ты по аграрной реформе?

— Три феддана.