Война начинается за морем

— Ладно, я недорассказала тебе историю про птичку. Как-то раз предки куда-то собрались и пригласили сиделку из больницы, чтобы она присмотрела за мной. А она забыла закрыть форточку, и моя малышка улетела… Она совсем не боялась людей и, наверно, думала: «Слетаю-ка посмотрю, что там снаружи!» Я стала кричать, чтобы нянечка поймала мою птичку, но она не знала, что птичка-то ручная… и начала ловить ее сачком для бабочек. Короче, она свернула ей шею… Впрочем, эта нянечка была очень славной женщиной… она так убивалась и все просила прощения. Отец, конечно, опечалился, но, чтобы утешить меня, сказал, что эта птичка умерла вместо меня. Я тогда болела чем-то серьезным, а она просто пожертвовала собой ради моего выздоровления. И действительно, я скоро начала поправляться. Ну, я погоревала-погоревала, да ведь ничего уж тут не поделаешь! Правда?

— Смерть вообще грустная штука.

— Да, очень… А у тебя кто-нибудь умирал?

— Да, собака.

— А что с ней случилось?

Фуини вынимает изо рта сигарету и сплевывает прилипшие к языку песчинки. Ее взгляд опять устремлен в сторону моря.

— Она что, заболела? — не отстает девушка, а сама прямо впилась глазами в синюю даль.

— Ага… Я тогда был совсем сопляком…

Из песка поднимается струйка дыма: Фуини только что засыпала окурок. Я стараюсь расположиться так, чтобы эта тонюсенькая ниточка совпала с едва заметным дымком, выходящим из гигантской трубы на далеком острове.

— Глянь, — произносит Фуини, — такое впечатление, будто кровяное пятно расползлось по всему побережью.

— Лишь бы оно не доползло до нас.

— Ну, это вряд ли. Слишком далеко, и к тому же кровь тяжелее морской воды…

…В городе начинается всеобщая паника. Число раненых постоянно растет. По центральному проспекту проносятся машины «скорой помощи», госпиталь уже забит до отказа, медицинский персонал выбивается из сил…

Санитары взлетают по лестницам, расталкивая столпившихся людей. Кто-то сшибает с ног растерявшегося посетителя с букетом цветов, и лепестки дождем осыпают ступеньки. На втором этаже, в коридоре, доктор поскальзывается на свертке с рыбьей требухой.

Курительная комната расположена на третьем этаже. Мужчина с недовольным видом тушит свою сигарету: в воздухе жутко пахнет кровью. Потом он поднимается и идет в палату, хотя на пациента не похож.

Палата поражает своей белизной: пол, стены, койки, квадрат окна — все белое.

Здесь лежат три пожилые женщины. Все одеты в кремового цвета хлопчатобумажные халаты. Время от времени сюда забегает медсестра, чтобы подтереть и прибрать за больными.

Врач постоянно напоминает санитаркам: среди тяжелых больных мужчины умирают чаще женщин. Женщины более приспособлены и могут прожить еще какое-то время даже в состоянии полнейшего отчаяния.

На первой от дверей кровати лежит пациентка, лицо которой закрыто смоченной в воде марлей. Распахнутый халат являет взору ее донельзя исхудавшее тело — кожа да кости. Женщина тяжело и редко дышит, ее чудовищные груди чем-то напоминают распластанного на подводной скале осьминога.

Женщина с трудом переворачивается на другой бок, и становится виден сосок на одной из грудей — сосок, вскормивший, наверное, не одного младенца. Кожа вокруг него покрыта разноцветными пятнами, преимущественно красного и зеленого цветов, из-за чего она делается похожей на лужайку.

Рядом с кроватью тихо булькает аппарат искусственного кровообращения. От него к иссохшей руке женщины идет черная изогнутая трубка. Время от времени больная отодвигает марлю и приподнимает голову, чтобы убедиться, не выскочила ли из вены игла.

Женщина на соседней кровати лежит с открытыми глазами. Ей трудно дышать, и подушка намокла от пота. Шея ее перевязана бинтами, глаза выпучились и уставились в точку, где из-под одеяла видны ноги.

Несмотря на то что в палате работает вентилятор, ей очень жарко. Пот не стекает с ее мертвенно-бледного лица, а блестит капельками в морщинах и складках кожи. Он так и переливается из одной морщинки в другую, пока не достигает подбородка, а потом скапливается в шейной выемке, выступает на груди и впитывается в простыни. Больше всего от пота страдают глаза, и женщина беспрестанно моргает.

Похоже, что она вообще боится их закрыть. Как только веки начинают смыкаться, несчастная раскрывает их еще шире, отчего глазные яблоки едва не выскакивают из орбит. Белки покраснели и покрылись маленькими черными крапинками, в уголках глаз блестят слезы.

Женщины то и дело стонут. Но это вовсе не стоны умирающих, а обычное нытье, утробное, приглушаемое обильной мокротой в горле. Кроме этих стенаний, сюда не проникает ни единый звук: стены достаточно толстые, а на окнах двойные рамы.

Мужчина в поношенном, но приличном костюме садится на стул, предназначенный для медперсонала. Белизна стен и охи пациенток угнетают его. Он придвигает свой стул к третьей кровати, у самого окна, где умирает его мать. Ее перевели в эту палату три часа назад, когда часы на башне били полдень.