Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера

Лошади бились, сопротивляясь, отпрыгивали, осаживали на задние ноги, не поддаваясь тяжести, влекущей их в бездну. В этой суматохе я был сбит лошадьми в полынью, но успел резко прыгнуть назад и уцепиться за противоположный край льда. С помощью подоспевших солдат удалось благополучно выбрался из полыньи. Лошадей спасли, но я успел промокнуть до пояса и набрал полные валенки ледяной воды и грязи болота. Сразу же уселся на лед, снял валенки, вылил жижу, хорошенько отжал хлопчатобумажные и шерстяные носки, байковые портянки и смог переобуться.

Только к вечеру я добрался до политотдела и тут уже почувствовал себя плохо. Зазнобило, ломило в суставах, разболелась голова. Врач констатировал грипп. Температура поднялась до 39,6. И тут в блиндаже появился ординарец:

— Товарищ майор, вас срочно вызывает полковник.

С трудом, но я все-таки поднялся. Но до блиндажа начальства еле добрел. Вяло представился. Полковник Епифанов, как правило, не обращал на меня никакого внимания, так и сейчас своим обычным тихим голосом, но совершенно ясно и четко он отдавал приказание:

— Полк майора Демишева командируется в глубокий тыл противника с задачей оседлать важный узел дорог и небольшой городок Оредеж, чтобы отрезать немцам пути отступления по дорогам, заставить их отступать по лесам и болотам. В лесах и окрестностях Оредежи полк должен соединиться с партизанами и совместными действиями выполнить задачу. Вы пойдете с полком в качестве представителя политотдела корпуса. — Он посмотрел на часы и тем же тихим голосом завершил: — Через час две дивизии произведут мощный удар на узком участке фронта, подготовят вам проход в обороне противника, вы должны быстро проскочить в этот разрыв, избегая боя, в тыл противника и выйти к намеченной цели.

Я стоял, слушал, а перед глазами плыли и плыли желтые, красные, черные круги, я очень плохо видел и слышал полковника, но, напрягая силы, старался запомнить каждое его слово.

Силы мои заметно слабели. Голос упал до такой степени, что я его сам чуть слышал, даже слова выговаривались с трудом, высокая температура в моем теле, кажется, разлагала его, как соляная кислота металл. Выслушав приказ начальника, я хотел было сообщить о своей болезни, но, подумал, что он может заподозрить меня в трусости; безусловно, он и сам видел, что я нездоров, и я махнул рукой: если суждено умереть, так уж лучше в бою, чем в душной землянке или госпитальной палатке, — и попросил полковника дать мне двух связных, так как не надеялся на свои силы, что смогу самостоятельно дойти до полка.

Вышел на мороз и, по мере удаления от КП корпуса, неожиданно стал ощущать какое-то улучшение, температура уже не так жгла губы и лицо, голова посвежела, перестало клонить в сон.

Упряжные лайки

Полк сосредоточился на передовых позициях. Ровно в 24.00 загремела канонада и начался бой. Вслед за атакующими полк устремился в прорыв. Увязая в снегу, напрягая все силы, мы бежали в тыл противника в заданном направлении. Наконец был отдан приказ перейти на шаг, но не терять темпа движения. Через пять-шесть километров мы чуть не напоролись на немецкую батарею или целый артиллерийский дивизион. Тихо, без единого шороха, обошли неприятеля стороной и продолжали движение. Ночь была темная и пасмурная, сыпал мелкий снежок, юго-восточный ветер мел снежинки, старательно скрывая наш след. Шли колоннами по четыре, проваливаясь в глубокий снег, под которым хлюпала болотная вода. Только на открытых полянах, спрессованный ветром и морозом, наст выдерживал тяжесть человека, но открытые поляны мы переходили только ночью и после самой тщательной разведки.

Благодаря тому, что еще с вечера мне пришлось заменить мокрые валенки на кожаные сапоги, я шел теперь легко и спокойно, ноги были в тепле и сухими. Но те солдаты и офицеры, которые были обуты в валенки, страдали неимоверно. Валенки их давно промокли насквозь, у некоторых даже слышалось чавканье, и, стоило остановиться на привал, тут же начиналось переобувание. Снаружи валенки обмерзали и покрывались толстым слоем льда, становились скользкими и тяжелыми, поэтому их оббивали, а портянки и носки меняли, по возможности, на сухие.

Перед утром первого дня мы неожиданно оказались вблизи какой-то деревни, в которой вдруг залаяли собаки. Наши собаки-лайки в упряжках подняли ответный лай! Мы шарахнулись в глубь леса и бежали не менее пяти-семи километров, оставив засаду автоматчиков на случай преследования. Остановившись, командир прежде всего набросился на начальника штаба, топографа и ПНШа по разведке, ругая нещадно за безответственный азимут, а затем взялся за дрессировщиков-водителей собачьих упряжек:

— Вы же можете со своими бестолковыми собаками сорвать операцию и погубить весь полк! Заткните им глотки! И чтобы они больше не пикнули, иначе перестреляю их к чертовой матери, а груз переложу на вас! Ясно?!

— Ясно! — хором ответили дрессировщики.

Отойдя в сторону, они стали обсуждать, как быть.