Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера

Версия с майором Токаревым провалилась с треском, а подлинные причины его волнений обнажились до крайности, но командир и комиссар принялись успокаивать и уговаривать Файсмана, разъясняя, что обстановка, сложившаяся в дивизии, настолько требует этого, что на передовой не хватает грамотных офицеров, что наш долг быть там, где мы нужнее, что он, напротив, должен гордиться этим назначением и тому подобные увещевания. Но Файсман по-прежнему сидел, не поднимая головы. Не выдержав, я вмешался в разговор и резко спросил его:

— Вы что же, серьезно решили, что вам положено только пользоваться всеми благами советской власти, а защищать ее вам не нужно?!

— А я где нахожусь, в глубоком тылу, что ли? — буркнул Файсман.

— Нет, вы находитесь не в глубоком тылу, а всего лишь в тылу дивизии и, засидевшись в нем, вы, как жалкий трус, испугались стрелкового батальона! Кому же, как не вам, защищать власть, давшую вам бесплатное высшее образование, равенство, материальное и культурное обеспечение этого равенства, свободу и национальную самостоятельность всем народам, населяющим нашу страну, в том числе и еврейскому народу, честь которого вы здесь представляете?! Кто же более других должен быть заинтересован в защите советской власти, если не еврейский народ, который впервые в истории ощутил себя равным среди других народов Советского Союза, который впервые почувствовал свое человеческое достоинство?! А теперь всего этого фашисты так зверски и беспощадно хотят лишить еврейский народ?! Зачем вы позорите свой многострадальный народ?! Где же ваша национальная гордость?! Как следует расценить ваше поведение? Что это — черная неблагодарность или презренная трусость?! И вы еще носите партийный билет! Вот, оказывается, вы какой! А нам казалось, вы всерьез ненавидите фашизм!

Файсман вдруг выпрямился и как-то испуганно-пристально посмотрел на меня. Словно очнувшись от кошмара, он быстро встал и молча начал быстро собираться. Торопливо и энергично укладывая вещи в чемодан, он вдруг весело и уверенно заговорил:

— Нет, извините товарищи! Я?! Я — не трус! И я это докажу на деле — как и полагается коммунисту!

Он преобразился, с лица его слетели угрюмость, подозрительность, обида, оно приняло свой прежний вид и даже посветлело. В блиндаже как-то облегченно вздохнули и постепенно заговорили, стараясь показать, что ничего особенного не случилось.

Собравшись, Файсман со всеми дружески простился и подошел ко мне, крепко сжал мою руку и, глядя в лицо, сказал:

— Спасибо вам, товарищ батальонный комиссар! Сначала я вас испугался и даже возненавидел. Но что с вами поделаешь, если вы правы?!

— А мне дифирамбы не нужны, — почувствовав некоторую иронию в словах Файсмана, ответил я. — Коммунисты должны делом доказывать свою преданность Родине и партии.

— Да, это тоже правда, — подхватил он. — Но вы не думайте, что я криводушничаю. Я выполню все, что в моих силах.

Простившись с друзьями, я вышел вместе с Файсманом. По пути я рассказал ему и показал на карте, где располагается его батальон и как до него добраться, коротко охарактеризовал командира батальона. О причинах его столь недостойного поступка я, конечно, не расспрашивал, наоборот, старался ничем не показать, что меня это все еще волнует. Также вел себя и он, хотя я видел и чувствовал, что он тяжело переживает случившееся; при таком состоянии вынуждать его на исповедь не следовало, это стало бы для него мучительной моральной пыткой; если человек понял и осознал свои ошибки, ему следует помочь их исправить.

Поравнявшись с командным пунктом дивизии, мы еще раз простились и крепко пожали руки. Файсман пошел на передовую в свой стрелковый батальон, а я свернул к блиндажу политотдела. Позднее я вновь встречусь с ним, и узнаю, что ошибался, — он не был трусом.

Смерть всегда рядом

Пронюхав о подготовке к наступлению, противник внезапно бросил на нас авиацию. Трое суток подряд они интенсивно бомбили боевые порядки батальонов и командные пункты полков. Начинали бомбежку рано утром и заканчивали поздно вечером. Средств для противовоздушной защиты в то время у нас было мало, а истребительной авиации в нашем распоряжении не было вовсе, поэтому в воздухе немцы чувствовали себя безнаказанно и изощрялись как хотели. За все время налетов мы сумели сбить всего пять-шесть самолетов, а налетали они сотнями. Казалось, в этих налетах принимали участие авиационные фирмы и компании всей Западной Европы. Здесь были не только Ю-87, Ю-88, «хейнкели» и другие марки самолетов самой фашистской Германии, в наше небо свой смертельный груз доставляли французские, итальянские и прочие самолеты, произведенные в Европе. Рано утром первыми появлялись тяжелые, тихоходные и неповоротливые «юнкерсы». Только отбомбятся, их тут же сменяют пикирующие бомбардировщики, а затем уже шли все прочие марки. И так три дня, день за днем, без перерыва.