Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи

Выход на улицы в февральские дни означал подлинную патриотическую мобилизацию, проходящую не по воле властей, как в 1914 году, а по велению совести. Ю. Волин описывал сценку на улице 26 февраля: из дверей дома вышел молодой офицер, а следом выбежала женщина с криками «Ника! Милый! Родной! Вернись! Тебя убьют!». Он ей отвечал: «Пусть, Вера! Но я умру честным… если меня будут вызывать из полка, ты скажи правду, Вера… Скажи, прапорщик Васильев был всегда социал-демократом… он честно пошел на вашу мобилизацию, и не может дезертировать, когда сзывается на бой рабочая армия…»

В публичном пространстве мартовских дней доминировали позитивные чувства, нередко демонстрировавшие попытку современников выдать желаемое за действительное. Так, несмотря на известные эксцессы Февраля (убийства офицеров, городовых, погром продовольственных, ювелирных магазинов, аптек), некоторые восторженные современники отрицали факты насилия со стороны революционных толп. Член ЦК кадетов А. В. Тыркова в своем дневнике пыталась представить февральские беспорядки в Петрограде в виде всеобщего восторга, безобидного праздника, отметив, что «толпа ни разу не была оскорбительна»[323]. Схожие эмоционально-восторженные оценки, отрицавшие значительную роль насилия, сохранили записи Е. Зозули, Н. Морозова, И. Даинского, Я. Окунева, Н. Окунева и других очевидцев. Даже статс-дама Е. А. Нарышкина записала 28 февраля не без определенного удовлетворения свершившимся переворотом: «На улицах полный порядок, нигде ни малейшего насилия. Стреляют только в зачинщиков; тех, кто сдал оружие, оставляют в покое… Полная революция произведена спокойно»[324]. Другие, не осуждая действий революционного народа, признавали их амбивалентный характер. «Ах – толпа… Подлые и благородные порывы ей одинаково доступны и приходят мгновенно друг другу на смену», – записал монархист-прогрессист В. В. Шульгин 3 марта[325].

Радостно принявшие революцию современники назвали первые ее недели «медовым месяцем», развивая тем самым аллегорию России-невесты, обвенчавшейся со свободой. Другие окрестили февральские дни «великой бескровной революцией». Обыватели наделяли выглянувшее солнце символическим содержанием, считая его признаком политической оттепели. «Ярко светило солнце. Смеялось, ласкало, возбуждало», «Был теплый, солнечный, почти весенний день», – описывали 26 и 27 февраля спустя несколько недель Ю. Волин и П. Перевалов[326]. В действительности никакой оттепели не было, в указанные числа дневная температура составляла минус 7 и минус 10,7 градуса соответственно, солнце если и выглядывало, то на непродолжительное время, так как атмосферное давление оставалось низким, однако эмоциональное состояние обывателей искажало восприятие реальности и сохраняло в памяти субъективные ощущения. Даже консервативно настроенному Б. В. Никольскому, не испытывавшему от революции никакого восторга, 28 февраля передалось приподнятое настроение горожан: «День чудесный, солнечный, – с виду сущий праздник»[327]. Более точен был Морозов, описавший революцию в Москве: «Солнечный веселый день… но довольно изрядный мороз».

Дальнейшие эмоциональные переживания революции были связаны с процессом ее сакрализации, так как она вызвала сильные религиозные переживания у части современников. Революционно настроенные обыватели не только молились и крестились на улицах, но и целовались, вкладывая в поцелуй сакральный смысл. Е. Зозуля, как и многие до определенного времени не веривший в революцию, уверовал в нее вместе с услышанной на улице молитвой:

Не помню, в какой день я поверил в революцию. Помню только, что это было около двенадцати часов ночи. На Невском проспекте, перед Знаменской церковью, стояла огромная толпа – вся, как один человек, на коленях – и пела «Отче наш». Над центром толпы возвышалось широкое и большое красное знамя на двух шестах[328].

Я. Окунев так описал свои эмоции, мысли и поступки в февральские дни:

Я – гражданин, все граждане, солдаты – бойцы за свободу! Россия, Россия – какой сегодня большой день! В одном дне – века! Ум не охватывает, мысли пьянеют. И не зная, что делать со своей радостью, кидаюсь на шею солдату. Он застенчиво улыбается, вытирает рукавом губы и целуется со мной.

Поэт В. Горянский (В. И. Иванов) в стихотворении «26-е февраля» также запечатлел поцелуй как символ революции: