Война перед войной

В сопровождении веселых подполковников подыскиваем местечко попросторнее для отработки засад, рейдовых действий и прочих тактических приемов, характерных для борьбы против иррегулярных формирований. Заглядываем за перевал. Подходяще — горные увалы под горизонт. Но оперативная информация не позволяет использовать эту местность в учебных целях. Там, оказывается, уже укрепились злые противники революции, как бы не наваляли ее не до конца подготовленным защитникам по первое число. Забираем правее, под соседнюю горку. Место хорошее, раздольное, но чуть ниже виднеются черные шатры кочевников-пуштунов. От них, не предвещая ничего хорошего, отделяются два серых комочка и легким галопом начинают приближаться к нам. Волкодавы голоса не подают, но мерно скачут вверх по склону. Понимаю — по нашу душу: то ли увидели, то ли почуяли посторонних. Расстегиваю кобуру, достаю пистолет. За руку придерживает толстый подполковник:

— Проще отойти в распадок, — шепчет с тревогой в голосе, — с нашими кочевниками лучше не ссориться.

Спускаемся ниже, скрываясь с глаз долой, и идем окольными путями к понравившемуся нам месту. Подбираемся к нему с другой стороны, там, где арык отделяет уже возделанные крестьянские делянки от каменистой пустоши, на которой расположились кочевники. Пользуемся случаем и, сидя на корточках, омываем лица и руки в арыке с чистой кяризной водой.[38] Поднявшись первым, обнаруживаю рядышком малолетних парламентеров — славную, но грязненькую девочку лет четырех-пяти в охранении двух мальчишек чуть постарше, таких же черноглазых, чумазых и пропахших дымом. Девчушка молча протягивает мне плошку, сделанную из кокосового ореха, с болтающейся в ней беловатой жидкостью, дугом, наверное. Прикладываю руку к сердцу, стараясь как можно мягче и деликатнее уйти от необходимости принять угощение, тем более что в нем, помимо какого-то мусора, барахтаются и мелкие мошки. Толстый подполковник — знаток местных традиций — торопливо подсказывает:

— Нельзя отказываться.

— Почему это? — вопрошаю с недоумением.

— Обидишь, — и легонько кивает в сторону кочевников. — Посмотри!

Осторожно перевожу взгляд на шатры. Рядом с ними мрачно стоят бородатые пуштуны с английскими винтовками в руках и внимательно наблюдают за нами. У их ног, тоже не сводя с нас глаз, сидят два огромных волкодава, уже пытавшихся познакомиться с нами поближе. Можно разглядеть на их ошейниках торчащие в разные стороны стальные шипы — это против волков, чтобы в горло не вцепились. Но и без них эти звери, раза в два превышающие в размерах серых разбойников, легко с ними расправляются. Что уж тут говорить о нас, лишенных природой острых когтей и клыков.

— Нельзя отказываться — смертельная обида, неуважение к законам гостеприимства, — напоминает подполковник.

Беру плошку, гадая, как же на это почетное угощение прореагирует мой нежный европейский желудок, и делаю маленький глоток. Злорадно протягиваю оставшееся толстому подполковнику — радетелю местных традиций. Тот отпивает немного и передает плошку тонкому, обращаясь при этом ко мне:

— А теперь денежку дай девочке и кивни кочевникам в знак глубочайшей признательности за гостеприимство.

Роюсь в кармане, достаю монетку и отдаю девочке: «Спасибо, тебе, малышка!» Прикладываю руку к сердцу и киваю кочевникам, получаю сдержанное ответное приветствие и с несказанным удовольствием наблюдаю, как бородачи закидывают за спины винтовки, отправляясь заниматься своими делами.

Возвращаемся в расположение полка. По пути толстый поясняет, что согласно подробно разработанному кодексу этических норм и принципов афганцев «Пуштунвалай» они рассматривают гостеприимство как дело своей чести. В соответствии с этим же кодексом за преднамеренное убийство собаки пуштуна, как и за убийство человека, взыскивается полный «хун», то есть «цена крови», или же к виновному применяется кровная месть.

— Велика ли «цена крови»? — интересуюсь, полагая, что с гостеприимством и кровной местью и так все ясно.

— Порядочная, — отвечает, — машину японскую можно купить, правда, подержанную.

«Да, — думаю, — хорошо все же, что мы на этот раз с пуштунами мирно разошлись. Куда нашим четырем коротким стволам против их мощных винтовок и матерых волкодавов, столь высоко, оказывается, ценимых местным кочевым и оседлым людом. Все больше не нравится мне этот пирог слоеный: настороженные кочевники у подножия гор, хмурые феодалы в долине, коварные оппозиционеры за перевалом, да еще и „внутренние“ враги в правящей партии и в войсках, которых то и дело вычисляет и арестовывает служба безопасности».