Война под терриконами. Донецкий сборник

В дым рассеивается морфическая иллюзия сладкого видения, и пошли ребятки к орудиям, накрытым пересохшими ветвями, вылезая из палаток и землянок, на ходу прикуривая цигарки и подсвечивая под ногами тонкими лучиками фонариков. Раскидав маскировку, заряжающие принимаются разбирать содержимое ящиков, выбирая гильзы и пульки, выкладывая их в два рядка в стороне от пушки, «пятками» к ней. В ночной тишине слышны лишь вполголоса произносимые команды: «Расчёты к орудиям…», «Заряжать полными…», «Ориентир на буссоль…», «Заряд осколочно-фугасный…», «Заряжающим колпачки снять…», «Прицел…», «Уровень больше (меньше)…», «Левее (правее)…», «Высота…», «Дальность…»

В ответ слышны повторы вводных параметров и тут же короткие доклады командиров орудий: «Первое орудие готово…», «Второе готово…», «Третье готово…», «Шестое готово…»

Вот он – момент истины. И каждый понимает, что через несколько мгновений со скоростью почти семьсот метров в секунду шесть снарядов, выпущенных из всех стволов батареи, как кара небесная, разрушат чью-то оборону, уничтожат вражескую технику, прервут чью-то жизнь, и самое страшное, что не одну…

– Передаём произведения классической музыки для тех, кто не спит! – торжественно и с пафосом проговорил Бурый, пародируя диктора Кириллова, и, завершив наводку, добавил: – Серафим Туликов, песня «О Родине», мать вашу!

Чёткая и вполне ясная, как приговор трибунала, раздаётся команда:

– Триста тридцать три!

Теперь уже ничего не изменить. Полетели ангелы кары небесной, сокрушая воздух пламенем и гулом, соизмеримыми с тысячью громов и молний, освежающих майские вечера в весенних парках и дворах. Но тогда был август две тысячи пятнадцатого, раскалённый жарким солнцем последний месяц лета.

А на расстоянии в десять тысяч метров от батареи в сторону Донецка двигалась колонна противника из шести реактивных систем залпового огня и двух грузовиков с боезапасом. Двигалась, чтобы удобно расположиться за терриконами и прицельно-методично начать убивать спящее население города-миллионника, в котором, помимо дислоцирующихся на окраинах воинских частей и блокпостов, жили простые мирные люди: старики, женщины, дети.

Там в этот час мирно спали семьи многих, кто в данную минуту подавал снаряды, заряжал и наводил орудия, корректировал огонь и отдавал команды. За их спинами не было Москвы, но отступать ни одному из них уже было некуда.

– Расчётам! Десять беглым по мере заряжания! Огонь! Огонь, пацаны! – надрывным криком отдавал приказы комбат Лёха.

И пошла канитель, отражаясь эхом от гранитных скал по ушам батарейцев, оглушённых напрочь работой собственных орудий. Заряжающие, заливаясь потом и подгоняемые командирами расчётов, спотыкаясь о стреляные гильзы, то и дело ослепляемые яркими огненными вспышками из стволов, спешно подносили снаряды и гильзы к казённикам, через мгновение вновь и вновь возвращаясь с очередной порцией смерти. Через минуту-другую в резко наступившей тишине послышался уже спокойный голос комбата:

– Отбой орудиям! В укрытие, братва!

И снова Бурый по пути к яме успел пошутить:

– Будем слушать «Спокойной ночи, малыши» в исполнении украинской арт-филармонии.

Бойцы, не особенно поспешая, побрели к буссоли, рядом с которой была вырыта неглубокая землянка, покрытая двумя слоями толстых брёвен. У входа в укрытие сидел Лёха, разговаривая по рации с «глазами» – корректировщиками огня на передовой.

– Вот, парни, – закуривая папиросу и уже поудобнее располагаясь среди бойцов в землянке, весело начал Лёха, – батарею БМ-21 мы сейчас накрыли. Там огня столько, хоть за сто метров прикуривай. Амиго с Батей говорят, что процентов на девяносто накрыли бандерлогов поганых.

Народ, затягиваясь куревом, одобрительно загудел басами, одновременно с тревогой прислушиваясь к отдалённым взрывам ответной работы украинской артиллерии.

* * *

Корректировщики, неделю пронаблюдав за передвижениями техники противника, передав точные координаты и убедившись в хороших результатах работы батареи, прибыли на огневую. Утомлённый взгляд над впалыми щеками на пропитанных пылью и до черноты загоревших лицах, изнурённых длительной и рискованной боевой работой под палящим солнцем, говорил об огромном желании мужчин просто упасть в тени и отрешиться от суеты окружающего бытия глубочайшим сном. В широких маскировочных комбинезонах со свалявшейся бахромой они напоминали трёх леших из сказочного леса, пугая двух непрестанно крестившихся и причитающих бабулек, стоявших за плетнём небольшого хуторка вдоль просёлочной дорожки.

– Ну и что мы там намолотили за неделю, пацаны? Интересно хоть разок посмотреть, как ложатся наши фугасы, – нетерпеливым тоном спросил комбат Лёха, сидя с голым торсом на пустом ящике из-под снарядов и подшивая свежий подворотничок.

– Это поначалу весело, – выбросив окурок, ответил всегда неторопливый Формил и, открыв журнал наблюдений, продолжил: – А когда полежишь в горизонтальном положении три-четыре дня, то всё проклянёшь.