Война Роузов

— Я могу работать и учиться одновременно, — заявил он своим родителям в тот жаркий весенний день, когда объявил о своем решении. Нет, они ничего не имели против Барбары, просто он не должен испортить будущую карьеру, женившись на бедной девятнадцатилетней девушке и взвалив тем самым на свои плечи непомерный груз ответственности.

— Но я люблю ее, — протестующе уверял он, словно эти слова объясняли столь ответственный поступок, который должен был изменить всю его жизнь. Он не без оснований полагал, что протест вызван крахом их собственной жизни и надеждами на его блестящее будущее. Он старался быть с ними помягче. Мысль о том, что их единственный сын станет безработным, была для них невыносима.

— Я бы очень не хотел быть неблагодарным и ни за что не оставлю вас без средств к существованию, — пообещал он им, зная, как нелегко даются им деньги на его образование, — но я просто ни минуты не могу без нее жить, — шел 1961 год, никаких сексуальных революций тогда еще не было и в помине, и они не могли себе позволить жить вместе, не будучи женатыми.

— Ты сошел с ума, — заявил тогда отец. Мать же молча сидела за кухонным столом и плакала.

— И я не собираюсь просить вас оплачивать мое дальнейшее обучение, — заявил он. — Теперь у меня своя жизнь, — он поколебался, — вместе с Барбарой.

— Мы вполне можем сами о себе позаботиться, — заверила его Барбара.

Ее родители пришли в еще большее смятение. Они преподавали в университете, и мысль о том, что ей придется бросить учебу, просто убила их.

— Я люблю его, — заявила она. В то время три этих слова говорили сами за себя и звучали как самое надежное заверение. Любовь означала все на свете. Они были как помешанные. Он вспоминал, как хотелось коснуться Барбары, вдохнуть ее запах, услышать ее голос.

— Я люблю тебя больше всего на свете, — говорил он ей без конца. Он даже на минуту не в силах был выпустить ее из объятий.

— Я готова умереть ради тебя, Оливер, — поклялась она тогда.

"Умереть?" — его мозг словно озарила какая-то вспышка.

Он никак не мог понять, почему он думает об этом, лежа здесь, в этой темной комнате. Внезапно Оливер с удивлением почувствовал, что у него эрекция, простыня немного приподнялась. Что ж, значит, я еще не умер, подумал он, обнаруживая, что больше не чувствует боли. Врачи, по всей видимости, напичкали его какими-то успокоительными таблетками или еще чем-то, и теперь он пребывал в странной полудреме, слыша тихие слова, которыми обменивались окружавшие его врачи и которые, как он был уверен, касались непосредственно его состояния. Каждую секунду он готов был услышать звук каблучков Барбары, спешащей по коридору, и почувствовать ее нежное прохладное прикосновение.

Он почему-то начал думать о стеклянной горке времен Людовика XV [19]из инкрустированного тюльпанного дерева с подлинными гранеными стеклами и резным орнаментом, которую он так хотел купить. Но Барбара отговорила, хотя он спорил с ней до хрипоты. Однако логика была на ее стороне.

— У нас нет места, — заявила жена, сжимая его дрожащую руку. Продавец пристально посмотрел на него.

— Но она же великолепна?

— Наш дом переполнен мебелью, Оливер.

Она, конечно, права; он вспомнил, что эта мысль потом ему не давала покоя несколько недель. Переполнен? Они начали обставлять его десять лет назад, с того самого момента, как увидели этот старый, облупленный фасад и восхитились великолепным видом из окон на парк с одной стороны и на высокие, красивые арки моста — с другой. Между прочим, у них оказались самые престижные соседи, а в Вашингтоне положение человека в обществе во многом зависит от того, в каком окружении он живет.

В течение долгих лет этот дом, как зыбучий песок, тянул из них каждый лишний цент — они ремонтировали, чинили, отделывали его и снаружи и внутри, постепенно, комната за комнатой.

Потом он снова погрузился в полузабытье, а очнувшись, почувствовал под собой движение носилок и увидел бесконечный ряд люминесцентных ламп под потолком.

— Мы везем вас на рентген, — объяснил ему неф-санитар. Оливер слышал, как санитар обсуждал с кем-то футбольный матч, пока они ехали в лифте. Наверное, решил Оливер, к нему пока не пускают посетителей, и представил себе Барбару, сидевшую где-нибудь в приемной, нервничавшую и с ужасом ожидавшую результатов анализов. Ему захотелось спросить: "Неужели я действительно умираю?", но он боялся услышать ответ, поэтому промолчал.

Оливер вдруг забеспокоился о своих орхидеях, которые он с такой гордостью и заботой пересаживал в горшочки и заносил в дом и которые теперь уже почти выросли и цвели в оранжерее позади целого леса из лиан и зарослей африканских фиалок и бостонских папоротников, о которых заботилась Барбара. Они так нежны и хрупки, что даже дотрагиваться до них страшно.

Он вспомнил и о Бенни, своем шнауцере, который боготворил хозяина и готов был выполнять для него все команды. Ни Барбара, ни дети не смогут справиться с ним. А инструменты, они ведь тоже требуют особого ухода, а сад… А кухня Барбары…

"Господи, не дай мне умереть именно сейчас!" — молился он про себя, чуть не плача.