Война с Ганнибалом

– Вы дерзнули сказать консулам такие слова, которые мы перед сенатом повторить не решимся. Это не просто отказ от военной службы, но прямой бунт против римского народа. Возвращайтесь к себе и обсудите всё еще раз. Ведь вы не кампанцы и не тарентинцы, вы римляне, вы родом отсюда, отсюда вы были выведены в колонии, на землю, отнятую у врага. Ваш долг перед Римом тот же, что у детей перед родителями, а вы задумали изменить Римской державе и вручить победу Ганнибалу. Где же сыновние ваши чувства, где память о древнем вашем отечестве?

Но речи консулов не тронули латинян. Они твердили свое – что возвращаться домой им не с чем и обсуждать нечего, ибо города их обезлюдели, а казна опустошена. Видя их упорство, консулы сделали доклад сенату. Ужас охватил сенаторов, многие говорили, что Римская держава погибла, что за этими колониями последуют остальные, а за колониями – союзники, что вся Италия решилась предать Рим Ганнибалу.

Консулы как могли успокаивали сенаторов, заверяя, что прочие колонии несомненно исполнят свой долг, да и эти, мятежные, образумятся, если обойтись с ними построже, и сенат поручил консулам действовать так, как они сочтут нужным в интересах государства. Прежде всего консулы пожелали выяснить, каково настроение умов в других колониях, и встретились с их посланцами, которые тоже находились в Риме. На вопрос консулов, приготовлены ли у них воины в согласии с договором[79], Марк Секстилий из Фрегёлл от имени восемнадцати колоний ответил, что воины приготовлены и что, если будет надобность, они выставят еще и вообще исполнят любое приказание римского народа – есть у них к тому и силы, и средства, и мужество в избытке! Консулы нашли недостаточным похвалить их сами и привели посланцев в курию, а сенат принял в их честь особое постановление и поручил консулам доложить обо всем в Народном собрании, чтобы и народ выразил им свою признательность.

Что же до тех двенадцати колоний, которые отказывались повиноваться, сенат запретил даже упоминать их названия, их послы не получили никакого ответа – ни разрешения уехать, ни просьбы остаться. В этом немом порицании наилучшим образом обнаружили себя величие и достоинство римского народа.

Наконец консулы выехали к войску. Фабий просил Фульвия и отправил письмо Марцеллу, чтобы каждый из них постарался отвлечь внимание Ганнибала, а он, Фабий, тем временем осадит Тарент. Если этот город будет отбит у врага, утверждал он, пуниец покинет Италию, потому что Тарент – последний его оплот. Написал Фабий и в Регий, начальнику караульного отряда, поставленного в минувшем году консулом Марком Валерием. Отряд, как мы уже говорили, состоял в основном из разбойников и воров, которых Валерий перевез туда из Сицилии; к ним прибавились перебежчики-бруттии, тоже всё люди отчаянные. Повинуясь приказу консула не только что охотно, но с величайшим удовольствием, эти головорезы опустошили поля Бруттия, перебили, разогнали и разорили всех, кого смогли.

Следом за поражением – победа.

Марцелл выступил с зимних квартир, как только пробились всходы в полях и поднялась на лугах трава, иначе говоря – появился подножный корм для коней. Места в середине Апулии открытые, засады здесь невозможны, и Ганнибал принялся отходить к лесам. Марцелл следовал за ним по пятам, лагерь разбивал рядом с неприятельским и, едва натянув палатки и насыпав вал, выстраивал легионы к бою. Пуниец высылал вперед конницу и легкую пехоту, завязывал короткие стычки, не ит большого сражения отказывался. Однажды Марцелл настиг врага ночью на марше. Завидев римлян, карфагеняне сразу начали разбивать лагерь, но римляне нападали со всех сторон; пришлось оставить работы и сражаться. Битва началась утром и длилась до вечера, тем не менее решительного успеха ни та, ни другая сторона не достигла.

Назавтра, чуть рассвело, Марцелл снова построил своих в боевую линию. На этот раз и пунийцы были намерены сражаться. Ганнибал произнес длинную речь, напоминал солдатам о Каннах и Тразименском озере, призывал их укротить высокомерие противника.

– Что ж это, в самом деле! – восклицал он. – Нас теснят день и ночь, не дают покоя в пути, не дают поставить лагерь, не дают оглядеться и отдышаться! Что ни утро, мы видим на небе восходящее солнце, а на земле – римлян в боевом порядке! Проучим же их, как полагается, – вперед они будут тише и спокойнее!

Карфагенянам надоела и опротивела дерзкая настойчивость римлян, и полководцу нетрудно было их разжечь. С яростью ринулись они в сражение и бились, не остывая, больше двух часов. Правое крыло римлян (его занимали союзники) отступило. Марцелл вывел подкрепления – восемнадцатый легион, но легионеры не спешили занять место отступавших в беспорядке союзников, и замешательство перекинулось и в центр, и на левый фланг; страх победил стыд, и римляне бежали.

До двух тысяч семисот человек было убито, и шесть боевых знамен достались врагу.

Вернувшись на стоянку, Урцелл обратился к воинам с такою гневною речью, что она показалась им горше самого поражения.