Война с самим собой

Затем сын женится, и на смену алкоголизму и мигрени приходит артрит. Болезнь принимает острую форму и не поддается никаким методам лечения. Два года спустя, несмотря на некоторое улучшение, доктор Маррей решил, что пациент обречен на жизнь в инвалидной коляске. К этому времени больной уже не мог передвигаться без посторонней помощи. Следует заметить, что под видом добродушного подтрунивания он постоянно дразнил своего старшего сына, которого любил, но подвергал резким и грубым словесным издевательствам. Такое поведение также следует считать косвенным проявлением скрытой враждебности, изначально направленной на собственного отца, а теперь и на своего сына, который являлся символическим продолжением его самого.

Кашель является симптомом, который, как правило, указывает на органическую патологию респираторного тракта, но нередко свидетельствует о наличии сильной агрессии. Каждый сталкивался с таким явлением, как нарочитый и назойливый кашель во время концерта или выступления оратора.

Вот что написал о психологической подоплеке кашля проницательный клиницист Георг Гроддек[1]. Когда он писал эти строки, его самого, как обычно, мучил кашель, который «...преследовал меня всю жизнь. Это было своего рода семейной чертой - реагировать на неприятные впечатления покашливанием».

[1] Г. Гродддек. Неизвестное Я, с. 131.

Далее он пишет, что впервые обратил внимание на эту привычку, когда заметил, как его кашель забавляет девятимесячного сына. «Можно только удивляться природной или приобретенной способности ребенка в первые три года жизни определять настроение взрослых». Гроддек полагал, что малыш уловил смысл покашливания либо по выражению отцовского лица, либо по характеру раздававшихся при этом звуков. Ребенок почувствовал, что кашель означает «желание что-то взорвать, избавиться от чего-то ненужного в организме, либо от части самого себя, либо от инородного тела, причем это «нечто» имело либо ментальную, либо физическую природу». В качестве подтверждения этой мысли он указывает на то, что его пасынок, то есть ребенок, не имеющий с ним кровного родства, также перенял эту привычку покашливать в неприятных для него ситуациях. Однажды в разговоре, не имеющем ничего общего с медицинской тематикой, он рассказал своему отчиму о том, какое ужасное впечатление этот кашель производил на него в раннем детстве. Гроддек и сам отчетливо помнил о том, как остро он воспринимал в детстве кашель родителей и отождествлял его с предупреждением. «Однажды, в силу каких-то непредвиденных обстоятельств, мать взяла нас с сестрой на званый вечер. Вскоре нам наскучило слушать пересуды взрослых, и нас отправили спать. Не знаю почему, но мне пришла в голову мысль, что чем больше свидетелей болезни, тем более значимой" она выглядит. В надежде, что можно будет пропустить занятия в школе, мы в два голоса принялись натужно кашлять. Наши усилия увенчались успехом и превзошли все ожидания. Мы не только не пошли в школу, но мать, нарушив свои планы, увезла нас домой пораньше. То, что весь следующий день нам придется провести в постели, нас не слишком пугало, так как мы спали в одной комнате и могли делиться своими радостями и горестями друг с другом».

В течение нескольких лет я наблюдал пациента, история которого поразительно напоминала случай, описанный Гроддеком. Ко мне обратился за помощью тридцатилетний адвокат, неурядицы которого не были связаны со здоровьем, а скорее носили бытовой характер. Эмоциональные проблемы привели к разногласиям в семье и к конфликтам с коллегами по работе. Ситуация была настолько серьезной, что ему пришлось временно отказаться от своей практики. Однако на первых сеансах главным предметом обсуждения и анализа стал его постоянный кашель. Временами приступы были столь жестокими, что беседа прерывалась на несколько минут. По его словам, приступы кашля не давали ему спать по ночам, а родственники заявляли, что в театре безошибочно определяют, где он сидит, по характерным звукам, к которым они так привыкли. Соседи по дому также выражали свои соболезнования членам семьи по поводу его назойливого кашля.

Иногда во время сеансов он горько сетовал на свое недомогание и даже упрекал меня в том, что за два года лечения я не предпринял никаких мер, которые облегчили бы его страдания. Тем временем я все более укреплялся в мысли, что его кашель связан с психологическими проблемами. По моим наблюдениям, кашель мог прекращаться на два-три месяца, но приступы возобновлялись, как только он начинал проявлять нетерпение. Я заметил, что, несмотря на конвульсивный характер его приступов, во время которых все тело содрогалось, а лицо искажала мучительная натужная гримаса, они не завершались отхаркиванием; иными словами, мокрота не выделялась. Но самым главным было то обстоятельство, что кашель начинался сразу же после того, как я начинал давать объяснения или интерпретации, что не оставляло сомнений в протестном характере его происхождения. Подсознательная враждебность ко мне (моим интерпретациям) вызывала такой громкий кашель, что я поневоле умолкал.