Война (сборник)

Яхья мог, конечно, убрать Халеса. Но как списать со счетов другого гератского таджика – Исмаила? А он, как «лётчик лётчику», доверял Халесу. И цена этого доверия – до полутонны героина за маршрут – что ни говори, а аргумент во всех смыслах более чем весомый… Яхья злился, но пока ещё к «активным действиям» не переходил. Халес всё прекрасно понимал, но не показывал виду. И все эти увлекательные нарко-моджахедские интриги тоже чуть было не сорвали в самом начале операцию «Виола»…

…Поначалу к Борису отнеслись спокойно – его просто поставили раком, то есть на колени, заставив руками упираться в землю, и долго обыскивали машину. Разумеется, ничего интересного «духи» в ней не нашли – только какие-то камни в жестяных «ушатах», лом и пару стальных заступов, похожих на мотыги, да и радиостанция-«ангарка» была явно примитивнее тех, которыми пользовались «духи», по крайней мере, при радиообмене на коротком расстоянии. Халес прищурился и качнул вверх стволом автомата, подавая Глинскому простую команду, мол, вставай!

Борис встал, суетливо отряхнулся. Халес – седоватый, безбородый и вообще выделявшийся в своей банде некой внешней «интеллигентностью», спросил на ломаном, но понятном русском:

– Ты – куда?

Глинский затряс головой и заблажил:

– Мохтарам, уважаемый, помоги, а? Буксир-камак-помоги, а то машина с экспедиции запаздывает. Ну хоть до блока. У меня вот – пять тысяч афгани, больше нет, возьми…

И Борис стал пихать Халесу потрёпанные бумажки афганских денег. Контрабандист даже брезгливо отступил на шаг назад. А потом он долго жёстко смотрел на сразу замолчавшего русского шофера, будто прикидывал, брать его с собой или нет. Наконец он принял решение и сказал на дари:

– Хамрох берим![223]

Глинский уже подумал было, что ему пока везёт. И что первый этап прошёл не так страшно. Он повернулся послушно к «тойоте» и потерял сознание от удара прикладом в голову – стремительного, как бросок кобры. Борис даже не успел понять, кто именно из «духов» его ударил.

Глинский не знал, сколько времени он провёл в беспамятстве. В себя он пришёл уже на дне кузова под какими-то едко пахнущими и плотно чем-то набитыми мешками. Он лежал лицом в собственной блевотине, перепачкав рубашку и «геологическую» куртку. Но крови вроде бы не было. Голова, конечно, болела, но терпимо. Борис осторожно повертел ею и вздрогнул от боли. Он снова замер. Руки и ноги оказались связанными сзади парашютной стропой. Милая такая перетяжка – «хамбоз» называется. Это когда, чем больше свободы для рук, тем нестерпимее боль в ногах и наоборот, разумеется.

«Тойота» стояла уже долго. А рядом с ней слышались голоса. Глинский прислушался – люди не просто разговаривали, они ругались. Точнее, ругался один из собеседников, причем истериковал по нарастающей. Второй, в котором Борис по голосу узнал Халеса, говорил спокойно.

И если Халес часто произносил хорошо знакомое в Афганистане слово «геолуг», то его собеседник постоянно орал: «Мал ‘екла! Безан!»[224] Кто-то явно настаивал на немедленной смерти проклятого шурави. Глинский замер, но испугаться по-настоящему даже не успел – его выволокли из машины и бросили под ноги здоровенного бородатого «духа». Тот ногой совсем неинтеллигентно развернул Бориса лицом к себе. И с такой ненавистью этот урод заглянул Глинскому в глаза, что у того в голове мелькнула только одна мысль: «Ну вот и всё, сейчас пристрелит…»

Страха, как ни странно, почти не было, все чувства как-то притупились, смазались… Глинский смотрел на автоматный ствол и пытался понять, что случилось, чего этот бородач так завёлся, аж до трясучки почти… Он ещё не догадался, что этот бородач – тот самый Яхья из рода дуррани. Нет, во время подготовки к заброске про Яхью ему говорили и даже описывали, но фотографии не было, а опознать пуштуна влёт по приметам – это, знаете ли… Скажем аккуратно – это очень сложно.

Не мог знать Борис и причин нынешней бесноватости Яхьи – но если бы вдруг каким-то чудом узнал, то обязательно порадовался бы. Порадовался бы, несмотря на своё, мягко говоря, печальное положение.

А дело было вот в чём: Яхья загодя вышел со своей шайкой из Пакистана в Афганистан – чтобы не только проконтролировать контрабандиста Халеса в месте перегрузки героина из машин на верблюдов, но и чтобы успеть сделать ещё кое-что. А именно – перетащить в Афганистан «блоупайп»[225]. Ну и, как говорят в России, «жадность фраера сгубила». Яхья натолкнулся на группу советских «коммандос» под командованием все того же капитана Ермакова. Встреча оказалась для обеих сторон неожиданной, но для Яхьи гораздо более печальной, чем для шурави. Пуштун из королевского рода еле унёс ноги, потеряв одну машину, семь человек и тот самый «блоупайп». Главарь небольшой банды мулла Насим, которому предназначался груз, напрасно прождал целый день, теряясь в неприятных догадках. (А капитана Ермакова, кстати, за этот «блоупайп» наконец-то представили к ордену Красного Знамени. Это при том, что взял он этот ПЗРК вчистую при двух легкораненых в своём «юбилейном» пятидесятом (!) рейде…)