Война (сборник)

А чего удивительного? Многие давно уже перестали ощущать себя людьми. Кололи-то их этой бурой дрянью в пятки почти каждый день, а после укола почти на полдня пропадало всякое желание разговаривать, и туман этот проклятый плыл перед глазами. Вот шурави и молчали. Они лишь иногда бессмысленно повторяли слова молитв, столь же бессмысленно глядя перед собой, да безмолвно откликались на простые односложные команды. Их и использовали на тяжелой, но «безмолвной» работе: погрузке-разгрузке да на строительстве, где всё понятно и без слов.

Утренняя рабочая смена занимала часов пять. После нее пленные буквально валились с ног. Им давали отдохнуть, кормили (кое-как, конечно) – и на новую смену. Во время «обеденного перерыва» узники молча лежали в своих норах-камерах и лишь вслушивались в приближающиеся шаги.

Очень скоро, буквально через несколько дней, Борис понял: если так пойдет и дальше, то через несколько недель он сам превратится в законченного наркомана, и тогда… Тогда не помогут даже те отрезвляющие снадобья, которые узкоглазый Василь-Василич учил делать его на «даче» из ничего… Пусть им кололи не чистый героин, а какую-то значительно более слабую дрянь, но… Глинский отчаянно пытался что-то придумать, но ничего не придумывалось. И дни тянулись за днями, абсолютно похожие один на другой. Унылые до жути и жуткие до унылости. В череде таких дней терялось ощущение времени…

…Моджахедов-курсантов, разумеется, не кололи. С ними каждый день, кроме пятницы, проводили занятия иностранные инструкторы и свои, так сказать, учителя – моджахеды со стажем, следовательно, с кровавыми заслугами. «Теорию» курсанты усваивали внутри лагерного периметра, правда, на неё явно не нажимали. Кстати, об этом и много ещё о чём другом Фаизахмад ночью рассказывал Навазу – явно не догадываясь, что Абдулрахман может что-то понять.

А раз в три дня курсантов выводили для практических занятий на стрельбище или «инженерный полигон». Технически стрельбище было оборудовано не очень, но для полевых условий годилось. Там курсанты учились кидать гранаты и расстреливали из гранатометов древний советский БТР-40 с красной звездой на борту. Стреляли мало – экономили боеприпасы. Каждому курсанту давали только один раз выстрелить из гранатомета. Стрельбами руководили свои инструкторы – иногда под руководством «завуча» Яхьи. А иностранные советники, нечасто появлявшиеся в самой крепости, учили курсантов диверсионным приёмам, главным образом минно-взрывному делу, – сразу за стрельбищем.

Половину пути к стрельбищу курсантов сопровождала либо «похоронная команда» из двух-трех узников, либо «туалетная процессия». И если первая – хоронила трупы, то вторая выносила два бака с нечистотами, один – свой, другой – курсантский. Баки эти на деревянных щитах верёвками волокли по двое пленных. Туалет в крепости был весьма незамысловатым – пустой бак опускали в яму между камерами-норами, а сверху укладывали крест-накрест тонкие прогибающиеся доски – вот, собственно, и все удобства. Когда бак вытаскивали наружу, пленникам отправлять естественные надобности запрещалось. Так иностранные советники учили – в целях борьбы с антисанитарией. Ну и, как говорится, «терпение укрепляет веру»…

Кстати, многие курсанты из учебного центра не слишком-то отличались от пленных – ну разве что их задействовали на работах полегче и пореже да кормили получше… Но на строительство мечети их тоже гоняли. Так сказать, на занятия по практическому богословию. Тем более что чуть ли не половину курсантов составляли те же самые бабраковские солдаты, только добровольно перешедшие к душманам… Как, например, Хамид, какой-то родственник Азизуллы. Он, бывший бабраковский унтер-офицер, сначала перешёл к моджахедам, потом его ранили в ногу, и уже после этого Азизулла его забрал к себе охранником.