Война (сборник)

– Мне сказали… Вы можете знать… Мой муж, Олег Шилов… И муж его сестры – Борис Глинский… Про Олега… нет ни его, ни похоронки… Мы с его сестрой, Людмилой, 15 февраля[280] даже съездили в Кушку, это в Туркмении… Знаете? Неделю добирались… Говорили, через Кушку из Афгана будут вывозить всех безруких-безногих… Уродов. Всех, кого нельзя показывать, про кого говорить нельзя… Но сейчас же гласность, перестройка! Уже можно! Вот, гляньте, на карточке майор, он последним выходил… Борис, это я точно запомнила… С какой-то хохляцкой фамилией… Говорили, он из Красного Креста. Он сказал, что война закончилась и что никаких уродов отдельно не вывозили… Может, тоже что-то темнил… Где ж тогда наши? Не может же человек пропасть просто так! На виду у всей страны… Ведь перестройка же… Гласность…

А еще эта странная женщина спрашивала про «…секретного генерала Виктора Петровича, то ли Иванченко, то ли Иваненко». Якобы этот «секретный генерал» все знает, «но ему просто сказать не дают»…

Что мог ответить Челышев этой несчастной? Да почти ничего. Уже прощаясь, Андрей Валентинович сказал, тщательно подбирая слова:

– Да, в Афганистане с вашим, как вы говорите, родственником, капитаном Глинским, мы какое-то время служили вместе… Потом жизнь развела. О том, что с ним случилось, я знаю не больше вас. С другим вашим родственником я вообще никогда не встречался. Простите… И прошу вас… Держитесь. Надо жить дальше…

– Зачем? – отрешенно спросила Трубачева.

– Ради них, – твердо ответил Челышев. – Если они… Им бы вряд ли понравилось, что их близкие убивают свою жизнь скорбью и отчаянием… Они… Их просто нужно… отпустить. И жить дальше. И держаться… Еще раз, простите меня…

…Спустя двадцать один год после этого навсегда врезавшегося в память Челышева разговора ему позвонила журналистка, представившаяся Славой Глинской, и попросила о встрече.

Андрей Валентинович, разумеется, согласился и, в тот же день увидев молодую женщину воочию, чуть не ахнул – так она была похожа на Бориса.

Борислава долго и сбивчиво рассказывала, как она вышла на Челышева, а он слушал ее вполуха и все разглядывал и разглядывал ее лицо, узнавая уже полустершиеся в памяти черты.

А Слава говорила и говорила:

– Мама… Она – просто несчастная женщина. Она говорила, что отец бросил нас, когда мне еще года не было… Она так и не вышла замуж… А я, когда повзрослела, пыталась разузнать про отца. Говорила с нашим военкомом, когда тот уволился. Он сказал, что с отцом все не так просто… Будто бы вся семья его в авиакатастрофе погибла… И мама что-то недоговаривает… Она раньше в школе работала уборщицей, а теперь вот – в церкви. Я когда мать спросила накануне своего шестнадцатилетия, какую мне фамилию брать, – она сразу ответила: мол, ты – Глинская… А я не верю, что папа мог нас бросить… Но где только ни пыталась о нем что-то узнать – как на стену натыкаюсь. Говорят – погиб за границей, но никаких документальных подтверждений нет. Странно все…

Андрей Валентинович тяжело вздохнул и закурил:

– Правильно делаете, Слава, что не верите… Я знал вашего отца. Мы служили вместе. И когда вы родились, он сделал все, чтобы приехать к вам с мамой и взять вас на руки. Все. А это было очень непросто.

– Но… Но почему же тогда он?..

Челышев опустил глаза:

– Слава, я и сам многого не знаю, но… ваш отец вас не бросал. Он погиб, служа Родине. Это все, что я могу вам сказать. И вы можете им гордиться. Вы должны им гордиться. Как я горжусь тем, что служил вместе с ним.

Слава не выдержала и заплакала, но быстро справилась с собой и попросила тихо:

– Расскажите… Расскажите мне о нем…

Андрей Валентинович вздохнул и погладил девушку по волосам:

– Он был… настоящим. Настоящим мужчиной и офицером… Знаете, Борислава Борисовна, давайте я вам покажу могилы ваших бабушки и дедушки. Они тоже Глинские, как и вы. На кладбище и поговорим…

…Супруги Глинские, быстро сдавшие после гибели единственного сына, умерли еще до распада Союза. Оба – скоропостижно, с разницей в год.

Владлен Владимирович умер на перекрестке Садового кольца и проспекта Мира в своем старом «жигуленке», «помнившем» еще его сына. Старый генерал, как всегда, спешил к восьми ноль-ноль на службу, на которую не опаздывал никогда – еще со времен маршала Неделина.