Война «шляп». Очерк Русско-шведской войны 1741–1743 гг.

Устам человеческим не перечислить всего, что Финляндии,

моей угнетенной родине, довелось испытать.

То, что мы, несчастные, видели, слышали и вынесли,

многократно превосходит все возможное.

Оно превосходит возможное в десять, даже в сто крат…

Мать Свеа! Когда велишь мне пережить

вновь безграничное страдание, не знаю я, куда податься.

Даниэль Юслениус,

De miseriis Fennorum [Финляндия в бедствиях][9]

Зона, демилитаризированная бедностью

Трудно сказать, кто и что убило Карла XII, картечь или пуля. Но попадание было точным. Пуля пробила висок, прежде чем первое сердце страны остановилось от кровопотери. «На часах в Швеции было между двенадцатью и часом»[10]. Часовая стрелка единовластия остановилась, однако минутная стрелка не указала ни на сестру Карла Ульрику Элеонору, ни на ее супруга Фредрика I. На роль часовщиков уже претендовали сословия, которые оказались невинными свидетелями чудовищного поражения Великого сына войны[11].

Эра свобод породила яркий ранний парламентаризм, хотя и не демократию. На заседаниях риксдага 1720—1730-х гг. епископы и крупная буржуазия обладали властью, а высшая знать – наслаждалась полным превосходством. Грубые крестьянские зипуны терялись в веренице черных мантий, модных кюлотов, жабо и золотых пуговиц. Несуществующими свободами низших сословий здесь интересовались не больше, чем где-либо в остальном мире.

Несмотря на остановку стрелок часов и новую форму правления, Мать Свеа находилась на издыхании и стояла одной ногой в могиле, где уже покоились несколько сотен тысяч жертв войны. Швеция не занималась активной внешней политикой и даже не пыталась ее вести. Ништадтский мирный договор 1721 года был закреплен оборонительным союзом с Россией. Таким образом удалось избежать пары войн на Балтике. Ведущим поборником мира стал канцлер Арвид Горн. Его род уже давно обосновался на юго-западе Финляндии. «Нравственно свободный» Горн признавал слабость Швеции, хотя сам не был ни защитником финской национальной идентичности, ни безоговорочным сторонником мира[12].

Война проникла в костную и мозговую ткань организма шведского государства. Она не исчезла из поврежденных тканей после разгромного поражения. Выздоровление и восстановление были не самоцелью, а орудием мести, средством сатисфакции и реванша в будущем.

После походов Густава II Адольфа в 1610-х гг. шведские правители в течение полутора веков ни разу не ступали на территорию Финляндии. Этот факт упускается теми историками, которые доказывают равноправие всех частей королевства. Бессмысленно было ожидать визита Фредрика I. Обкромсанная Финляндия была не бриллиантом в королевской короне, а проблемной территорией, искалеченной войной. Обретение мира не зависело ни от уменьшения или увеличения ее размеров, ни от потерянных Кексгольмского лена[13] и Выборга. Фантомной болью великой державы являлись Рига, Нарва и Ревель, а также плодородные поместья-фрельсе[14] в Лифляндии. Переселенцы с этих территорий частенько мелькали в риксдаге, а также составляли потомственные офицерские роды.

Шведско-финская военная история тянулась долго, словно голодный год, однако центр тяжести не приходился на северо-восточный уголок королевства. Можно ли было из Финляндии провести крупномасштабное наступление на восток? Кто знает… Ранней осенью 1708 г. генерал Георг Либекер попытался, выступив из Выборга, уничтожить недавно основанный Петербург. Военный поход закончился невообразимой логистической катастрофой и забоем 6 тысяч лошадей.

Даже самые мудрые монархи периода шведского великодержавия не имели четкого представления о географии Финляндии. Граф Пер Браге считал реку Вуоксу на Карельском перешейке каналом, прорытым вручную[15]. Осведомленность солдат была фрагментарной. Не существовало удобных путеводителей и географических описаний местности, общая карта отсутствовала вплоть до начала Эры свобод. Карта Финляндии “Charta ofwer Storfurstendomet Finland” была ненадежной, с «белыми пятнами». В приоритеты Швеции не входило картографирование своих территорий. Россия составляла карты новых завоеванных земель Карелии тщательнее, чем карты внутренних областей империи[16].

Потеря финских территорий сократила количество хозяйств-налогоплательщиков как рустхоллов, содержавших кавалеристов, так и ротехоллов, поставлявших и содержавших пехотинцев (ротовых солдат)[17]. Чем меньше становилось людей, тем больше приходилось работать оставшимся. Положение ухудшилось в 1720-х гг., когда власть насильно переселила тысячи коренных шведских солдат в исконно финскую провинцию Тавастланд[18].