Война (СИ)

Макаров уже едет, к нам, в другой истории вроде бы дольше собирался, но здесь ведь он уже был готов. Видимо собрался заранее и дела к передаче приготовил. Интересно, Колчак успеет с иконой или следом привезёт? Боцмана озадачила, что можно нам на рубке или на носу нарисовать двадцать шесть перечеркнутых японских флажков, а три можно отдельно обвести в кружочек или перечеркнуть Андреевским флагом, которые мы в плен привели. Или как вариант нарисовать двуглавого орла и в венке в лапах поместить цифру через дробь, типа утопленные и взятые. Боцману больше понравился вариант с флажками, говорит, что "так красивше". Подкинули ему идею трафаретов, ходит теперь такой загадочный, а я просто вспомнила звезду с цифрой на рубке подводной лодки и самолёты с рядами звёздочек. Надо, кстати, и пароходы наши посчитать, а то как-то это из поля зрения выпустили, а может ну, их? Озадачим Сергея Николаевича, самодуры мы или где? Кстати, японский офицер, которого мы на истребителе поймали гуляет по городу в форме и с саблей и это в эти времена совершенно нормально, не придумали здесь ещё лагеря для военнопленных, хотя матросов вроде в тюрьме содержат.

Радист притащил телеграмму из набора букв, уверял, что поначалу запрос был на русском, а дальше пошла такая абракадабра, спрашивает, что ему делать. А что тут делать. Ключа к шифру у нас нет, значит выкинуть и голову не забивать. Под настроение вспомнился анекдот:

"Помер старый Абрам в Одессе. Собрались родственники, но надо как-то родственников в Киеве известить, а денег на телеграмму жалко. Думали-думали и послали телеграмму из двух слов АБРАМ ВСЁ

Наутро им принесли телеграмму из Киева с одним словом ОЙ"

Вот уж не ожидала такой реакции, до вечера в разных концах корабля хохот раздавался. Перед ужином под настроение устроили очередные песенные посиделки перед мостиком. С учётом наших пассажиров подарила им вспомнившуюся песню Высоцкого:

Бросьте скуку, как корку арбузную,

Небо ясное, лёгкие сны.

Парень лошадь имел и судьбу свою

Интересную до войны.

А на войне, как на войне!

А до войны, как до войны!

Везде, во всей вселенной,

Он лихо ездил на коне,

В конце войны, в конце весны

Последней, довоенной!

Но туманы уже по росе плелись,

Град прошёл по полям и мечтам,

Для того, чтобы тучи рассеялись,

Парень нужен был именно там!

Там на войне, как на войне!

А до войны, как до войны!

Везде, во всей вселенной,

Он лихо ездил на коне,

В конце войны, в конце весны

Последней, довоенной!

Там на войне, как на войне!

А до войны, как до войны!

Везде, во всей вселенной,

Он лихо ездил на коне,

В конце войны, в конце весны

Последней, довоенной!…

Удивительная песня, текста минимум, а настроения море и мелодия шикарная и такая ёмкая картина нарисована.

Потом, как-то почти автоматически, не задумываясь, спела "Лихо, моё лихо!" Розенбаума:

Лихо, моё лихо!

Што ж ты не голубишь?

Што же ты спиною, не лицом стоишь?

Ой! Милый мий товарищ!

Што ж ты мене губишь?

Што же не спросивши в грудь мою палишь?

За чию то жинку,

Што не стоит дроби,

В дуло засылаешь пулю из свинца…

Ой! Милый мий товарищ!

Што ж ты мене гробишь?

Што же ты дырявишь грудь у молодца?

Ой! Милый мий товарищ!

Што ж ты мене гробишь?

Што же ты дырявишь грудь у молодца?

Мамо! Мое мамо!

Ты не плачь, голуба!

С ног сымают, мамо, мои сапоги!

Ой, милы мий товарищ!

Ай, што ж ты такий глупый?

Я ж ещё и года в них не отходил…

Што же каже батьку,

Колы вин побаче,

Оселок казачий ляжет на ветру?

Ой, што ж ты мий товарищ!

О то ж який горячий,

Як же ты проснешси завтречки с утру?

Ой, што ж ты мий товарищ!

О то ж який горячий,

Як же ты проснешси завтречки с утру?

В даль с горы зеленой

Кровь моя селена,

Ручейком из раны вниз бежит звеня.

И дождичком умытый,

Я лежу убитый,

А в голове копыто моего коня.

И дождичком умытый,

Я лежу убитый,

А в голове копыто моего коня…

Может усатые казачьи лица спровоцировали. На этом фоне навеяло, вспомнилась одна из самых любимых песен у Розенбаума "Кувшин":

Жил старик, колесо крутил,

Целый век он кувшин лепил,

Свой, на ветрах замешивал воздух.

И скрипел, друг, гончарный круг,

Тихо пел рано поутру

Он, старец и мудрец талым звёздам:

"Ты вертись, крутись, моё колесо,

Не нужны мне ни вода, ни песок,

Напоит людей росой мой кувшин,

Мой серебряный кувшин.

Будет лёгким он, как крик птичьих стай,

И прозрачным, словно горный хрусталь.

Тоньше тонкого листа у осин,

Будет лунный мой кувшин".

Годы шли, спину сгорбили,

Круг скрипел, ветры гордые,

Взвив, затихали в пальцах покорно.

И смеясь, а что худого в том,

Люд кричал: "Сумасшедший он!" -

Но в ответ шептал старец вздорный:

"Ты вертись, крутись, моё колесо,

Не нужны мне ни вода, ни песок,

Напоит людей росой мой кувшин,

Мой серебряный кувшин.

Будет лёгким он, как крик птичьих стай,

И прозрачным, словно горный хрусталь.

Тоньше тонкого листа у осин,

Будет лунный мой кувшин".

Зло своё кто осудит сам?

Раз в сто лет чудо сбудется,

И засверкал кувшин круторогий.

Полон был до краёв водой,

Голубой, ледяной росой.

Пей, путник, он стоит у дороги.

И теперь зависть белая,

И теперь люди веруют,

И чудеса в цене потеряли вдруг.

А дожди грустной осенью

С неба ветром доносят нам

Лишь обрывки песенки старой: