Война (СИ)

Препроводили нас (кроме Ржевусского, уведенного отдельно) в легендарный Семибашенный замок. Место известное. Кто в нем только не бывал. Пётр Толстой, например, сподвижник Петра Великого. Покойный султан собирался провести в замке перестройку, рассказал мне Рауф, да не успел.

Условия содержания были предложены весьма сносные. Можно сказать, нас поселили в небольшой квартире из пяти комнат (ох…но ведь к хорошему быстро привыкаешь, не правда ли?). Взять своих слуг из посольства не разрешили, как и вообще что-либо сообщать. Как они там? Наверняка турки все перерыли, им правила территориальности неписаны.

Зато есть бумага и писчие принадлежности. Неплохие свечи. Кровати-лежанки. Еда приличная, даже фрукты в наличии, впрочем, их здесь как грязи. Хлеб и мясо нормальные. Вина нет, но и это разрешимо. Нас даже не обыскали и я предложил покупать у наших тюремщиков необходимое.

— По пяти или десятикратной цене. Не устоят.

— Щедро, граф, — заметил Безобразов, — не разоритесь?

— На первое время хватит. Я взял с собой немного. Случайно.

— Простите за вопрос, но немного — это сколько?

— Тысячу фунтов стерлингов. Тысяча монет.

— Для вас это на пару ужинов, ваше сиятельство. — ответил шутовсой поклон оскалившийся Безобразов.

— Почти полпуда весом, извините. Кое-как зашил в пояс и одежду. Ходить неудобно. — ответствовал ему невозмутимо.

Пушкин спокойно лёг на кровать, видимо стараясь не взглянуть мне в глаза. Я им гордился. Готов был поспорить на всё у меня имеющееся, что в первые мгновенья воображение поэта рисовало ему картины гибели, например казни. И он мгновенно собрал всю волю в кулак. Силен.

Первый день так и прошёл, в какой-то пустоте. А утром следующего Пушкин вдруг потянулся и повернул ко мне голову. Я как раз сел умываться и бриться перед стареньким зеркальцем. Напрягся, но взгляд его был добр. Даже не так. Взгляд был лучист. Сколько его знаю, а никак не привыкну к тому, что у поэта синие глаза. В определённом освещении — зелёные. Зато я сразу понял, что прощён. Облегчение — вот что это было. Большое облегчение. Человечность Пушкина всегда опиралась на разум. И наоборот.

Но чему быть, того не миновать. Выдержав строго трое суток в пустом времяпровождении и видя, что ничего не происходит (нас не посетило ни одно официальное лицо, ни в чем не обвиняли, ничего не требовали), поэт всё-таки спросил:

— Ладно, рассказывай, Степушка. Что вы там с нашим Рауфом напридумыввли?

Что я мог ответить на прямой вопрос столь деликатного человека? Только правду. Задумался лишь как именно.

Глава 22

Англия идёт на войну.

Известие о переходе через Прут русской императорской армии произвело в Лондоне эффект разорвавшейся бомбы.

Во-первых, был нагло попран Венский Конгресс твёрдо постановивший, что нерушимость государственных границ стоит выше желаний каких-либо народов на их изменения, особенно в направление чьей-либо независимости.

И кто нарушил это постановление? Россия! Россия, которая почти двадцать лет твердила даже во время войны с Персией и той же Турцией о не то что незыблемости, о священности границ, придавая им характер близкий к сакральному! Как же их страшное негодование из-за помощи свободолюбивым полякам? Их ярость из-за появления Бельгии на карте Европы? Их упорное нежелание помогать даже Греции, пока положение не стало выглядеть совсем неприлично?

Во-вторых, не то что уважаемые парламентарии, последний чистильщик сапог в Сити знал, что цель у русских одна — захватить Константинополь и проливы. Зачем? Ясное дело — чтобы потом захватить Индию! Самое ценное владение британцев казалось им самой желанной и естественной целью для остальных держав. О том везде где только можно твердили представители Ост-Индийской компании, большая часть которых пребывала в привычном состоянии крепкого подпития.

— Впервые в жизни вижу столь странное единение в Палате Общин, — ехидно заметил герцог Веллингтон своему брату, — за одно это я испытываю чувство признательности к русским. Приятно видеть Англию единой.

Единение, впрочем, на том и исчерпывалось. Правительство Пиля получило ультиматум от разьяренных вигов и подало в отставку. Во главе правительства встал истинный владыка, некоронованный повелитель Англии — сам герцог Веллингтон лично, и король не посмел отказать. Кто как не победитель Наполеона способен поставить на место зарвавшихся русских? Выбор очевиден, хотя сам герцог был изумлен.

— Виги требуют моего назначения? — неверяще переспросил он получив предложение? — То есть они желают заменить одного тори на другого? Это самое странное что я слышал в своей жизни со времен согласия моей супруги выйти за меня замуж.

Тем не менее, сэр Артур принял пост не испытывая особенной благодарности к вчерашним врагам. Он относился к тому виду природных философов, что теориям предпочитают практику, и слишком хорошо изучил жизнь британского общества.