Война - судья жестокий

— Это я… Я виновата в его гибели, — прошептала Надин, и глаза ее наполнились слезами.

— Неправда! — горячо воскликнул я, поражаясь совпадению чувств. — Время лечит любые раны!

— Только не такие…

— Подумай, Надюша, впереди вся жизнь! — выкрикнул я.

Она посмотрела на меня с сожалением:

— Я никогда не смогу снять с себя ответственности за то, что произошло. Особенно, — прости уж меня! — если ты будешь, как вечное напоминание, рядом.

Прозвучал приговор, пригвоздивший меня к позорному столбу. Но я был бессилен что-либо изменить и прекрасно это сознавал.

— Прощай, Костя! Прощай навсегда, несостоявшаяся любовь! — так же тихо и убийственно спокойно проговорила Надин. — Сегодня я уезжаю. Начальство в связи со случившимся пошло навстречу и подписало рапорт о переводе в другую часть. Так что в обозримом будущем мы с тобой вряд ли увидимся.

На прощание она по-сестрински поцеловала меня в щеку. В душе все взбунтовалось. Ощущение невосполнимости потери охватило со страшной силой, и, когда Надин ушла, я бросился на землю и неизвестно сколько провалялся, не чувствуя уже ни горечи, ни отчаяния. Дальнейшее существование смысла не имело…

Шелест в нарушение инструкций выполнил-таки свое обещание и взял меня на допрос Столбуна. Когда мы шли к гауптвахте, где временно, до перевода в тюрьму, содержался подследственный, я поинтересовался местонахождением Хомутова.

— У начальника артвооружения нашлись именитые заступники, — ответил капитан.

Значит, не зря подполковник, когда запахло жареным, рванул в Ханкалу? Именно там он надеялся найти покровителей.

— Командиру полка, — продолжал Шелест с иронией, — позвонил генерал, возглавляющий объединенный штаб группировки войск.

— Ого!

— А как выражает свои указания начальство в таких случаях? Заслуженными кадрами дорожить не умеете. Свою голову также дешево цените. Если многократно награжденный боевой офицер, опытнейший специалист и совершил упущение по службе, его следует, в крайнем случае, наказать по административной линии.

— Да уж, послужной список что у Хомутова, что у Столбуна отменный, на зависть многим…

Шелест не принял моего тона, сказал с укоризной:

— Напрасно ерничаешь, Костя. Именно это может сыграть с нами злую шутку.

— С нами? Каким образом?

— Мы сколько дней ведем розыск, мучаемся, нервничаем… Ты даже чуть жизнью не поплатился, а вся работа, не исключаю, пойдет коту под хвост.

— Почему? — оторопел я. — Оба подонка изобличены, приперты к стенке…

— Я также возмущен, но… Государственная дума недавно «высидела» одним местом идиотский закон, по которому лица, удостоенные правительственных наград, амнистируются.

— Даже за очевидные преступления, наносящие огромный материальный и моральный ущерб армии?

— Да, да… Хапуги с большими звездами, ворующие миллионы, чаще всего остаются безнаказанными. Повесили на широкую грудь медальку невесть за какие заслуги, и вот вам персона нон-грата.

— Но ведь не все такие… А эта парочка? Неужели ничего не сможем доказать?

— Постараюсь. Иногда у меня получалось…

С тем и пришли на гауптвахту. Допрос Столбуна состоялся в кабинете начальника. Помещение было маленькое, с зарешеченным окошком. В нем с трудом размещались стол, канцелярский шкаф и три сколоченных на скорую руку табуретки. Сидели впритык друг к другу, и я хорошо мог разглядеть малейшие изменения в выражении лица Столбуна. А оно по ходу допроса менялось, несмотря на его железную выдержку. Поначалу завскладом был вообще абсолютно спокоен. Он грузно опустился на предложенное сиденье и зло, но отнюдь не взволнованно, взглянул на капитана. В мою сторону, словно на пустое место, прапор даже не посмотрел.

Шелест протянул Столбуну густо исписанные неровным почерком листки бумаги и сказал:

— Тут показания вашего подельника Георгия Вышневца по кличке Валет. Рекомендую внимательно ознакомиться.

Прапорщик взял бумаги, водрузил на нос очки и долго вчитывался в Жоркины каракули. Я-то знал, факты там приводились убийственные: где, когда, как и в каких размерах совершались сделки. Сдавшись, Валет пошел вразнос. Он не стал ничего скрывать, надеясь на снисхождение трибунала.

Шелест Столбуна не торопил. Мы сидели молча и курили, а прапорщик, сопя и тяжко дыша, знакомился с показаниями Валета. По мере чтения лицо его мрачнело. Выпирающие скулы, толстый нос, отяжелевший подбородок словно загипсовались. Он прекрасно понимал, что изучаемый документ не оставляет места для опровержения.

— Могу, если желаете, устроить с подельником очную ставку, — неожиданно предложил Шелест.

— Не треба! — отверг предложение Столбун и, помолчав, добавил: — Думаю, вы все уже сами проверили.

— Правильно думаете, — подтвердил Шелест. — Плохим бы я был следователем, кабы не вооружился заранее перед беседой изобличающими материалами. Так что запираться бессмысленно, лучше облегчить душу.

Столбун злобно усмехнулся:

— Чистосердечное признание облегчает наказание — так?

— Верно, — согласился Шелест. — Но меня не очень волнуют ваши прошлые деяния. Вы их потом сами изложите в своей интерпретации.

— Что вас тогда интересует?