Война: ускоренная жизнь

«Молодой такой, интересный парень. И лежит убитый. Я представляла, что всех погибших хоронят с воинскими почестями, а его берут и тащат к орешнику. Вырыли могилу. Без гроба, без ничего зарывают в землю, прямо так и засыпали. Солнце ярко светило, и на него тоже. Теплый летний день. Не было ни плащ-палатки, ничего, его положили в гимнастерке, галифе, как он был, и все это еще новое, он, видно, недавно прибыл. Так положили и зарыли. Ямка была неглубокая, только чтобы он лег. И рана небольшая, она смертельная — в висок, но крови мало, и человек лежит, как живой, только очень бледный. За обстрелом началась бомбежка. Разбомбили это место. Не знаю, что там осталось.

А как в окружении людей хоронили? Тут же, рядом, возле окопчика, где мы сами сидим, зарыли — и все. Бугорок только оставался. Его, конечно, если следом немцы идут или танки, тут же затопчут. Обыкновенная земля оставалась, никакого следа. Часто хоронили в лесу под деревьями. Под дубами, под березами»

Ион Диген, танкист:

«Ко всему привыкаешь. И даже когда приходилось выгребать из сгоревших машин куски обуглившихся тел своих товарищей, обходилось без истерик. Просто каждый думал об одном: «А ведь и я сегодня мог быть на их месте». После такого очередного захоронения, находясь под впечатлением страшной увиденной мною картины, я написал стихотворение «Зияет в толстой лобовой броне». Из него вы почувствуете, какие эмоции я испытал в те минуты. Или вот эти строки вам многое позволят понять:

На фронте не сойдешь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Все, что в могилу можно закопать».

Нина Вишневская, санинструктор: «Мы несли ее вчетвером на плащ-палатке, она такая тяжелая сделалась. У нас в том бою много людей погибло. Вырыли большую братскую могилу. Положили всех, положили каждого без гроба, как всегда, а Любу сверху. До меня никак не доходило, что ее уже нет, и я ее больше не увижу. Думаю: хоть что-нибудь возьму у нее на память. А у нее на руке было колечко, какое оно, золотое или простое, — не знаю. Я его взяла. Хотя ребята меня останавливали: не смей, мол, брать, плохая примета. И вот когда уже прощаться, каждый по обычаю бросает горсть земли, я тоже бросила, и это колечко у меня слетело туда же, в могилу к Любе. И я тогда вспомнила, что она очень любила это колечко. У них в семье отец всю войну прошел, живой вернулся. И брат с войны пришел. Мужчины вернулись. А Люба погибла.

Шура Киселева. Она была у нас самая красивая. Как актриса. Сгорела. Она прятала тяжелораненых в скирдах соломы, начался обстрел, солома загорелась. Шура могла сама спастись, но для этого надо было бросить раненых — из них никто не мог двигаться раненые сгорели. И Шура вместе с ними».

Иван Новохацкий, офицер-артиллерист: «Убитых, а их было много, хоронили тут же. Впрочем, хоронили — слишком громко сказано. В лучшем случае, накрыв плащ-палаткой по несколько человек, засыпали в окопе или большой воронке, в которых часто на дне стояла вода. Нередко закапывали без всякой плащ-палатки, лицом вниз. Нередко убитые по несколько дней лежали незарытыми, было не до них».

Приказом народного комиссара обороны от 2 апреля 1942 года было введено в действие еще одно положение об уборке бывших полей сражений, которое, однако, не отменяло предыдущее № 138. В нем уборка трупов своих и вражеских солдат возлагалась на похоронные команды, формируемые из местных жителей местными Советами депутатов трудящихся. Такие похоронные команды были подотчетны командиру части, непосредственно дислоцирующейся в конкретном районе или районному военному комиссару.

Однако уже 22 апреля 1942 года начальник Главного управления тыла Красной армии издал приказ, которым возложил обязанность по уборке трупов на санитарные управления армий.

Тем не менее жителям, находившимся в прифронтовой полосе сел и деревень, среди которых было немало детей и подростков, пришлось немало потрудиться, предавая земле останки своих защитников, порой близких им людей и даже родственников. Яровчанин Василий Свиридов в своей книге «Судьба детей войны» пишет о боях в феврале 1943 года неподалеку от его родного курского хутора Опушино:

«После освобождения Обояни наши шли вперед, выбивая немцев из впереди лежавших сел. В боях, как известно, потери, и личного состава становилось все меньше. В ротах оставалось мало бойцов, и пополнялись они теперь за счет мужского населения из освобожденных сел и деревень. Медкомиссий, конечно, не было, набирали бойцов в виде ополчения из тех, кто пришел на сборный пункт. Распределяли по ротам, взводам и шли дальше, с боями освобождая другие села.

Бойцы говорили, что в Кондратовке немец хорошо засел, бои там были сильные и не на один день.