Война в небесах

Ветер по-прежнему дул прямо с запада, не давая медведю учуять его. Данло, раздувая ноздри и впуская в них ветер, сам чуял медведя — чуял темный мускусный запах, почти хмельной от играющей в нем жизни. Это новое ощущение, связующее его с медведем, взволновало Данло, и он поймал себя на том, что движется по снегу к источнику запаха — движется медленно, грациозно, бесшумно. Почти бесшумно: при этом скольжении по мягкому снегу-кушку шорох поземки, которой осыпал его ветер, казался ему громом. Он молился, чтобы медведь не услышал его. Молился, чтобы ветер, шуршащий по льду, заглушил более тихие звуки. Так все и вышло: медведь ни разу не шевельнул головой и даже ухом не повел.

Ти-анаса дайвам. Следуй за своей судьбой.

Целую вечность Данло подкрадывался к медведю. Подойдя поближе, он стал видеть его более четко. Медведь сидел, сгорбив плечи, вытянув к лунке морду и длинную шею. Он стремился туда всем своим существом. Данло находил, что он ведет себя довольно самонадеянно, сидя вот так, носом к ветру. Это, правда, позволяло ему лучше чуять то, что находилось впереди, зато делало его уязвимым при нападении сзади.

Медведь, как видно, не боялся ничего, что могло двигаться по льду: ни ветра, ни других медведей, ни даже человека. С человеком он, может быть, и вовсе никогда не встречался.

Алалои так далеко не заходят, а почти всех городских червячников перебили во время недавних беспорядков. Сила и тайна белых медведей (по крайней мере Белых Мудрецов) заключается как раз в том, что они ничего в мире не боятся.

Ти-анаса дайвам.

На расстоянии ста ярдов Данло скинул лыжи, лег животом на снег и пополз, крепко держа копье, стараясь не задевать острых лезвий илкеша, которые могли порвать его шубу и произвести опасный шум. Он преодолел таким манером пять ярдов, потом десять. Под ним, под слоями снега и льда, шевелился океан, соленый и теплый, как кровь мира. Данло слышал его тихий рокот, как слышал рокот собственной крови и крови медведя. Еще через пять ярдов связь между ним и медведем стала еще крепче. Он боялся, что зверь вот-вот повернет голову и глянет на него, и поэтому распластался на снегу, прикрыв черную маску белыми рукавицами.

Однажды, много лет назад, он видел, как медведь точно таким же образом подкрадывался к группе тюленей, играющих на скале. Чтобы тюлени не заметили его на льду с подветренной стороны, медведь продвигался вперед потихоньку, прикрывая лапой черный нос. Выждав сто ударов сердца, Данло снова пополз, одной рукой по-прежнему заслоняя лицо, а другой сжимая копье. На тридцати ярдах медвежий запах перекрыл все прочие ощущения. У Данло урчало в животе, и каждая его клетка вопила от голода. Ему вспомнилось слово “ваашкелай”, означающее “мясной голод”. В глубине души он сознавал, что злаки; овощи и прочая растительная пища, которую он ел столько лет, никогда не насыщала его по-настоящему. В его сердце и в его животе всегда тлело желание вонзить зубы в мясо другого животного и вновь ощутить восхитительный красный вкус крови.

Ти-анаса дайвам.

Когда он подполз совсем близко к медведю, ярдов на двадцать, ветер вдруг улегся, и в мире настала почти полная тишина. Ему чудилось, что он слышит глубокое, терпеливое дыхание медведя. Сам он старался дышать как можно тише и медленнее, чтобы унять грохот сердца. Его внимание сфокусировалось на медведе, как солнечный луч. На всем замерзшем море их осталось только двое; здесь, под густо-синим небом, посреди белой пустыни, было почти невозможно представить себе, что в каких-нибудь шестидесяти милях отсюда живет в огромном городе множество людей. А война, которую вели сородичи Данло среди звезд, казалась невероятно далекой, как будто происходила в незапамятно древние времена.

Алалои, живущие в тысяче миль к западу, ничего не знают об этой войне, хотя по ночам и дивятся, должно быть, растущей громаде Вселенского Компьютера, поглощающего знакомые звезды, как некая темная шайда-луна. Им и в голову не приходят, что небесные огни, которые они называют блинками, на самом деле сверхновые, и что люди, пришедшие издалека на черных кораблях, могут с помощью своих машин убить само солнце. Сейчас это и у Данло не умещалось в голове: в этот момент солнце, повисшее чуть впереди медведя между небом и землей, пылало золотом и багрянцем, как таинственный костер, в котором сгорало как прошлое, так и будущее. Для Данло (и для медведя) существовало только “теперь” между двумя ударами сердца, момент тихого неба и уснувшего ветра.

Ти-анаса дайвам.