Война в небесах

И все же, все же… Стоя на ветру и выдыхая облака серебристо-черного пара, он вспомнил то, чему его учили когда-то. Каждый его выдох содержит сколько-то миллиардов триллионов атомов — в основном это атомы азота, кислорода и углекислого газа. Мировая же атмосфера содержит примерно такое же количество выдохов. Впуская в легкие морозный воздух, он вбирает в себя примерно по одному атому от каждого выдоха, и с каждым своим выдохом возвращает по одному атому кому-то другому, снова и снова. Тамара делает то же самое, и Бенджамин Гур, и Хануман, и миллионы других людей, живущих в Невернесе. И не только они, но и патвины, и вуйи, живущие на крайнем западе Десяти Тысяч Островов, — все люди на всех островах океана. И медведи, и птицы, и киты, и снежные черви — все живое вносит свой вклад в дыхание мира.

Между восходом и заходом солнца человек делает около десяти тысяч вдохов и выдохов, и в каждом из них вибрируют тысячи атомов, выдыхаемых в то же время каждым живым существом. И не только живым. Облака и ветер перемещают воздух вокруг Ледопада день за днем, год за годом, тысячелетие за тысячелетием. Атомы жизни испаряются, конденсируются, рассеиваются и кружатся в извечном глобальном обмене, и ни один из них не пропадает.

Данло, стоя на снегу под звездами, дышал воздухом, некогда наполнявшим легкие Ролло Галливара, великого Главного Пилота, основавшего Невернес три тысячи лет назад. А еще раньше, за тысячи лет до того, как появился город, на Ледопад в больших серебристых кораблях прибыли предки алалоев. И до того, как уничтожить свои корабли и преобразиться в первобытных людей (как это сделали Мэллори Рингесс и Данло), они смотрели на лесистые острова, на густо-синее небо и вдыхали полной грудью, восторгаясь красотой этого мира, и насыщали холодный чистый воздух атомами, доставленными сюда в атмосфере кораблей и в себе самих.

Когда-то они или их предки вдыхали эти атомы на Сильваплане, Темной Луне, Асите, Шейдвеге, Сагасраре и других планетах вплоть до Старой Земли. В своем дыхании они несли крики экстаза, которые издавали пращуры Данло, совокупляясь под африканскими акациями, и торжествующий крик Ньютона, открывшего, что все во вселенной притягивается друг к другу, какой бы малой ни была масса предметов и какое бы расстояние их ни разделяло.

Вдыхая небольшую порцию воздуха, Данло впускал в себя десять тысяч атомов дыхания Будды, произносящего Огненную проповедь в Урувеле, и еще десять тысяч из последних отчаянных слов Иисуса, умирающего на деревянном кресте и отпускающего свой дух в небеса. Оно жило теперь в нем, дыхание древних и дыхание его умерших соплеменников. И дыхание Джонатана. Оно обжигало гортань и грудь Данло при каждом глотке морозного воздуха, как будто он дышал звездным огнем. Пока Данло жив, это тепло, будет овевать его глаза и жечь мягкие ткани его сердца.

Ничто не теряется.

Он стоял лицом к ветру, который был не что иное, как дикое белое дыхание мира. Он прижимался к груди Джонатана и смотрел, как ветер гонит кристаллы снега по застывшему морю. Потом он поднял глаза к небу. Пустые пространства между звездами притягивали его взгляд, как бы засасывая его в черные, бесконечно глубокие трещины вселенной.

Вселенная большей частью пуста, как чаша из-под кровяного чая. В какую бы сторону Данло ни смотрел, к Детесхалуну или Морбио Инфериоре, он видел только тьму и небытие, полное отсутствие света, любви и жизни. При всем при том он знал, что даже в самом пустом из пространств можно отыскать несколько атомов водорода или гелия. Эти частицы материи выдыхаются звездами; как любой вид материи, они способны перемещаться от звезды к звезде и соединяться, образуя свет. Уничтожить их невозможно. Ничто во вселенной не уничтожается — в этом и состоит чудо созидания. Вселенная сохраняет все: атомы, фотоны, угасающие жалобы и порожденные отчаянием крики — даже безмолвную молитву человека с разбитым сердцем.

Ничто не теряется.

Луна Волчица закатывалась, и Данло вспомнил, как любил Джонатан наблюдать за движением шести лун по небу.

Он многое помнил о Джонатане: его ум, его любопытство, его мужество, его великую любовь к матери, сиявшую в его синих глазах, как солнечный свет. Данло пообещал себе, что всегда будет помнить Джонатана, храня его в своих снах и в своем сердце, всей своей волей и каждым атомом своего существа.

Ничто не теряется.

Вселенная по-своему тоже должна помнить Джонатана, как и всех, кто жил и умер до него. Данло смотрел на мерцающие звезды и удивлялся этой странной мысли, возникшей у него в уме. Неужели он верит в это? Надо верить — или, во всяком случае, вести себя так, будто веришь. Он как-никак дал слово Старому Отцу и себе самому тоже. Когда-нибудь он, быть может, взглянет в лицо Богу и узнает правду о том, как вселенная (или все, что в ней есть) помнит обо всем. А пока будет довольно, если они с Тамарой заглянут в себя и увидят там чудесное дитя, которое создали вместе.

Ничто не теряется.

— Тамара, — сказал Данло. — Попрощаемся с ним.

— Нет. Я не могу.

— Надо похоронить его, пока мороз не слишком усилился.