Война в небесах

Данло сам не знал, куда ведет этот его новый путь, но вскоре лес кончился, и они вышли мимо серых, облицованных сланцем домов на Западный Берег. Можно было подумать, что Данло хочет побывать там, где развеял по ветру прах Джонатана. Но он, прислушавшись к голосу, звавшему его издалека, повернул по Длинной глиссаде на юг, к маленькому пляжу на краю Ашторетника. Берег здесь был каменистый, и за узкой полоской песка тянулось к западу покрытое льдом море. Других охотников посетить это дикое место в столь холодный и ветреный день не нашлось. Над скалами стеной высились высокие заснеженные осколочники.

— Ну, куда тебя несет? — ворчал Бардо, спускаясь по камням вслед за Данло. — Смотри не поскользнись, Паренек. Если мы свернем себе шею, нас тут никто не найдет.

Данло, чтобы не утомлять пыхтящего за спиной Бардо, нашел широкую, плоскую, поросшую мхом скалу и уселся на ней лицом к морю. Бардо плюхнулся рядом и придвинулся поближе, пытаясь хоть немного согреться.

— Ну и холодина, ей-богу! Чего мы тут не видали?

— Мне хотелось побыть подальше от людей.

Это была правда, и все же Данло, оглядывая великий круг льдов, очерченный синим горизонтом, знал, что пришел на этот пустынный берег зачем-то еще. Он смотрел прямо на запад, где солнце, как громадный оранжевый шар, уже опускалось за край мира. Смотрел на белый ледяной простор, ведущий к его родным островам, и ждал.

— Поздно уже, — заметил Бардо. — Мы весь день провели у Старого Отца.

— Да.

Бардо нервировало не только приближение ночи.

— Ах, Паренек, — сказал он, — надеюсь, после слов Старого Отца ты не станешь думать обо мне очень уж плохо. Надеюсь, ты никому не скажешь, что я написал в пиво старшим послушникам.

Они были одни, и Данло, желая ощутить на лице ветер, снял маску.

— Старшие и меня мучили, — улыбнулся он. — Мне самому хотелось написать им в пиво, если уж на то пошло.

Бардо, пристально глядя на Данло под шорох поземки, покачал головой.

— Это просто чудо, ей-богу. Впрочем, ты всегда был мистиком, так что нечего особо удивляться этим твоим мистическим переменам.

Данло потрепал его по колену и попытался объяснить, что перемены, сотрясающие все его существо, имеют мало общего с мистикой, если понимать под этим словом нечто волшебное или сверхъестественное.

— Это просто техника такая, понимаешь? Сознание отражает само себя, приобретает еще больше контроля над собой и создает новые формы— А ты подумал над этой новой формой, прежде чем придавать ее себе, Паренек? Ты теперь выглядишь почти как прежде — что скажут о тебе алалои?

— Скажут, что я такой же человек, как и они.

— А как быть с договором? Если ты полетишь туда на легком корабле, алалои узнают о Невернесе больше, чем им желательно.

— Это верно. — Данло смотрел на убегающие вдаль застывшие волны, и его глаза стали ясными и холодными, как новый голубой лед. — С другой стороны, им пора об этом узнать. Пути назад для человечества нет. Нельзя вернуться к простой жизни, обратившись вспять. Нет в этом подлинной халлы. Раньше я думал, что халла — это идеальная гармония цветов, солнечного света, здоровой чистой жизни и смерти на сверкающем свежем снегу. Идеальная гармония всего, чего со временем может достигнуть жизнь, без войн, без болезней, без помрачения разума, без астероидов и звезд, способных уничтожить за одну ночь десять тысяч живых видов. Но вселенная устроена иначе. Халла — это преображение жизни. Ее углубление, переход в новые формы и возможности — словом, то, что мы называем эволюцией. Думаю, что и алалоям пришла пора эволюционировать вместе со всем нашим хищным, благословенным видом.

Солнце опускалось все ниже к ледяному океану, а Бардо внимал словам Данло, не сводя глаз с его странного нового лица. Он казался зажатым между почтением, которое испытывал к Данло, и стремлением к собственной блистательной судьбе. Наконец он прочистил горло и сказал:

— Ну что ж, мы все хотим развиваться, верно? А ты, выходит, кто? Бог?

Данло, чувствуя излучаемые Бардо любовь и страх, улыбнулся в порыве дикой радости и сказал:

— Нет, я человек. Наконец-то настоящий человек — то, чем я всегда хотел стать.

Они посидели молча, глядя, как снежные чайки ищут корм в кучках красных замерзших водорослей. Птицы китикеша снижались над застывшей кромкой прибоя, прислушиваясь к движению червей под снегом. Стало смеркаться. Деревья и льдины теряли свои краски, и густая синева неба напоминала цветом глаза Данло. На востоке загорались первые звезды.

Данло устремил взгляд на пять огоньков, образующих хвост Дельфина.

Раньше эти знакомые звезды казались ему белыми точками в черноте космоса. С поверхности планеты почти все звезды выглядели белыми. Сетчатка человеческого глаза воспринимает свет двояко: конусы, различающие краски, невосприимчивы к слабому освещению, а палочки, чувствительные даже к самому слабому свету, не различают красок. Именно палочки обеспечивают человеку способность видеть в темноте, и звезды поэтому кажутся ему белыми, как снег.