Война в небесах

— Будьте любезны, герцог, придержите его, я осмотрюсь.

Димитрий нагнулся, взялся за край ковра и отбросил его в сторону. Открылся давно не мытый пол, размеченный мелом.

От двери через всю комнату шли две параллельные линии, перед столом их замыкала довольно сложная схема. Грегори она показалась смутно знакомой. Затаив дыхание, он спросил:

— Думаете, это их удержит?

Грек бросил на пол подушку и уселся на нее, оказавшись между чертежом и столом, где стояла Чаша.

— Это надежная защита, — сказал он. — Крикни Манассии, чтобы не входил, ибо это — путь смерти. Я сообщил ему силу. Всякий, кто окажется между линиями, умрет. Открой дверь, встань в сторону и молчи.

Не вступая в пространство между линиями, Грегори вытянул руку и резко распахнул дверь. Теперь из лавки можно было увидеть освещенный лампой стол в комнате.

Димитрий прищурился и разглядел в полумраке Морнингтона. В тот же миг Морнингтон увидел Чашу.

— Взгляните-ка, герцог! — воскликнул он. — Да они тут выставку устроили! Несомненно, ручная работа! Милый старый Персиммонс плел что-то насчет Эфеса. Если так, тогда привез потир вон тот джентльмен, который сидит на полу.

Припоминаете, у Диккенса — Хобсон и Джон, как его там звали? Ну, в этом мерзком рождественском рассказе! А может, мы попали на ужин? Если не ошибаюсь, Грааль всегда обеспечивал угощенье. Что вы заказали, доктор? Что-нибудь восточное?

Плов? Ну, дорогой мой, стоит ли расходовать на это Грааль!

С этими словами Кеннет подошел к двери и неожиданно вынул револьвер.

— Это я у герцога одолжил, — зловещим тоном сообщил он в пространство. — Незаменимая вещь в хозяйстве, и почти ничего не стоит. Вы держите его, герцог? По-моему, мы попали к уличному художнику. Вон какие оригинальные наброски на полу!

— Осторожней! — вскричал герцог. — Вы подошли вплотную к вратам ада!

— Очень может быть, — отвечал Кеннет. — Но если там в привратниках Грегори, вряд ли я стану забивать этим голову.

Он вошел в комнату и быстро огляделся, но тут же пошатнулся и прижал руку к груди. Услышав судорожный вздох, герцог рванулся вперед, не выпуская тщедушного Манассию. Кеннет вслепую шагнул к меловой черте, но пошатнулся снова и остановился, качаясь как пьяный и судорожно вздыхая. Димитрий подвинулся к свету, герцог только тут заметил его и ахнул от ужаса — человек, глядящий на него, был далеко, он словно был самой далью. Лицо его, бледное н больное, казалось таким страшным, что герцог закрыл глаза. Перед ним было воплощенное зло. Он часто читал и слышал о пурпуре и золоте порока, о борьбе добра и зла. Ничего этого не было. Тот, кто сидел посреди меловых линий перед Граалем, не боролся, а извергал зло. Когда через мгновение герцог справился с собой и все же взглянул вперед, он увидел Морнингтона, бессильно оседавшего на пол. Герцог громко вскрикнул, отшвырнул Манассию, призвал на помощь Господа и Матерь Божию и бросился к Кеннету. Но на пороге комнаты силы внезапно оставили его. Вцепившись в косяк, он почувствовал, как его повело из стороны в сторону, и упал на пол. Он уже не видел, как, собрав все силы, Кеннет сделал еще два шага к столу, застонал, опустился на колени и, глотая воздух, рухнул замертво поперек меловых линий у самых ног грека.

Манассия с трудом встал и прислонился к двери. Грегори так и остался стоять, вжавшись в стену. Герцог, в полном сознании, неподвижно распростерся на пороге. Все трое видели, как мертвое тело вздрогнуло и едва заметно приподнялось, словно от сильного ветра. Над ним соткалось темное облачко. Оно быстро густело, плотным покровом охватывая тело мертвеца, и, наконец, скрыло его совсем. Манассия созерцал эту картину в упоении. Грегори было не по себе — он хуже знал высшую магию, ему претила не сама гибель врага, а форма этой гибели. Лицо колдуна пугало его; как и герцог, он столкнулся с тем, к чему был совершенно не готов. Его мутило, он трясся от страха и с ужасом думал, что это конец торжеству и власти. Неужели не будет больше ни шабаша, ни исполнения желаний? То, что он видел, швырнуло его вниз на тысячу витков, и теперь он висел над вечной пустотой. Он попытался смотреть на символ их победы — на темное облако, поднимавшееся от пола к потолку; но взгляд неудержимо притягивало властное и страшное лицо Димитрия.

Облако меж тем взволновалось, вытянулось и стало как-то странно заворачиваться внутрь самого себя. Цвет его быстро менялся от угольно-черного к сизо-дымному, а потом стал пепельно-серым. Движение внутри облака все убыстрялось и уже через две-три минуты оно полностью поглотило себя. Там, где еще недавно лежало тело, осталась лишь горсть праха.

Оглушенный и потрясенный герцог, чья душа была слишком молода для такой бури, все же попытался отстоять то, чему служил. С трудом приподнявшись на локте, он заговорил на любезной его сердцу латыни, больше литературной, чем церковной, и все же куда более древней и властной, чем он сам.

— Profiscere, anima Christiana, — выговорил он, — de hoc mundo, in nomine Patris33…

— Тихо! — огрызнулся Манассия и швырнул в герцога подвернувшийся под руку пузырек с каким-то снадобьем.