Война в немецком тылу. Оккупационные власти против советских партизан. 1941—1944

Обер-фельдфебель показал: «Когда мы заняли деревню, мне стало ясно, что без потерь нам не обойтись. При появлении нашей группы местные жители попрятались в соседних лесах, но ночью некоторые из них, будучи партизанскими лазутчиками, вернулись в свои деревянные избы. Ранним утром они привели колодезный журавль в движение, что, скорее всего, послужило сигналом, вызвавшим минометный обстрел».

Группа обнаружила, что окружена невесть откуда взявшимися партизанами силами до 1000 человек, вооруженных тяжелыми минометами и десятью пулеметами. Чтобы дать возможность наиболее теснимым взводам оторваться от противника, было принято решение уменьшить плотность огня своих минометов и поджечь деревню в северной ее части. Это позволяло солдатам, используя дымовую завесу, отойти. «Иначе нам было не вырваться», – заявил обер-фельдфебель.

На основании таких показаний трибунал снял с обер-лейтенанта обвинение в поджоге и потребовал, чтобы тот объяснил причину убийства крестьян. Офицер совершенно спокойно поведал, что в течение десяти дней после ухода из Котово его мучило беспокойство о судьбе оставленных у врага семерых убитых и шести тяжелораненых солдат, ведь высокий темп движения при отходе смогли бы выдержать только легкораненые. Поэтому для прояснения того, что сталось с оставшимися, требовалось провести новую разведку.

Поход состоялся через десять дней. Когда группа достигла Котово, то сопротивления она не встретила, поскольку партизаны, как обычно, сменили район своей активности. Крестьяне же, собравшись в южной части населенного пункта, занимались подготовкой к восстановлению его северного края. Деревня жила своей обычной жизнью, осуществляя заготовки воды на рассвете и подавая сигналы колодезными журавлями крестьянам, которые, взвалив на плечи свои орудия труда, отправились на работы в поля.

Подгоняя своих коней, разведгруппа на полном скаку въехала в деревню и выставила по часовому у каждой избы. Вход и выход из домов был запрещен. Крестьяне на полях бросились в леса, а женщины и девушки ударились в плач. Солдаты же вернулись для того, чтобы похоронить своих убитых, забрать раненых или узнать о месте их нахождения. Однако деревня хранила молчание.

– Раненые? Партизаны? – удивлялись местные жители. – Ничего не видели! Ничего не слышали! Убитые? Ах да, их похоронили крестьяне из другой деревни.

– Какие крестьяне? Откуда?

– Да оттуда…

– Откуда «оттуда»?

– Далеко, очень далеко отсюда!

– Кто хоронил? Когда? Где?

В ответ жители делали вид, что ничего не знают. И чем резче становились вопросы, тем уклончивее были ответы. Деревня замкнулась в испуганном молчании. Напрасно переводчик старался разговорить крестьян – они все забыли. Позабыли даже те пятьсот слов, составлявших их лексикон.

Дальнейшие события обер-лейтенант описал со всеми подробностями. Всех способных носить оружие мужчин согнали в одну хижину. Обер-лейтенант сидел за столом, а рядом с ним стоял переводчик. Крестьян подводили к ним по одному, и переводчик задавал один и тот же вопрос:

– Скажи, где похоронены солдаты?

– Я не знаю! – ответил первый крестьянин.

Тогда крестьянина вывели наружу, и один унтер-офицер застрелил его.

Судьи уточнили у обер-фельдфебеля, знали ли крестьяне, что от их ответов зависит их жизнь?

– Конечно, – заявил обер-фельдфебель.

И все стало ясно – первые три крестьянина не захотели отвечать и были расстреляны. Зато четвертый сразу же показал место захоронения. Оно находилось в лесу в пяти минутах ходьбы от деревни. В могиле были обнаружены тринадцать тел – семерых их товарищей, павших во время боя, и останки шестерых раненых, попавших в руки врага. У двоих трупов отсутствовали головы, а у многих не хватало нижних челюстей, выбитых топором из-за золотых коронок. Двух раненых партизаны закололи штыками, а у еще одного ножами вырезали внутренности.

Защитник попытался обратить внимание процесса на первопричины происшедшего, указав при этом, что речь идет не о представителях западных народов, а о русских, которые первыми начали применять подобное зверство и вероломство при ведении войны. Он заявил, что советское правительство даже гордится подобными акциями, которые партизаны совершили в данном случае, стремясь нарочитым выставлением напоказ творимых ими ужасов посеять среди населения страх, чтобы держать народ в повиновении.

Обер-лейтенанта оправдали.

Не приходится удивляться, что в условиях ведения войны, выходивших за пределы человеческих возможностей, у сражавшихся сторон при чрезмерном напряжении их сил господствовало глубокое чувство ненависти и мести. При этом настораживает и даже пугает осознание того, с какой легкостью и быстротой якобы цивилизованные в ходе прогресса и развития науки люди теряли нравственные ориентиры в своих поступках и вновь впадали в состояние, характерное для варварских времен, когда уничтожение, разрушение и неизмеримое горе переставали восприниматься как зло.