Война в Ветёлках

«Мои, наверное, без ужина улеглись», — подумала Пелагея про детей. Но когда вошла в избу, увидела на столе чашку — кусочки хлеба в молоке.

— Настенька, молодчина, — прошептала она и склонилась над детьми, которые сладко спали на полу, на расстеленной кошме. Сняв с себя мокрое от пота платье и повесив его в сенцах, Пелагея собралась ужинать. Есть не хотелось. Посидела с минуту, потом встала и пошла к кровати и тут услышала, как кто-то ударил в сенцах дверью.

— Как же это я забыла запереть? — хватилась Пелагея и тут увидела на пороге державшегося за ручку двери Веревкина.

— Можно? — Трофим Прохорович был пьяным. Он шагнул протезной ногой вперед, зашатался. — Извиняй, подруга.

Пелагея молчала, прикрыв одеялом наготу.

Трофим дотянулся до стола, сел на скамью, долго шарил по карманам, затем из-за пазухи достал бутылку с самогоном.

— Первачок! — Веревкин посмотрел на Пелагею, потом на самогон. — Закусить-то найдешь чего-нибудь… Может, про мужа чего спросишь — все могу рассказать. И про войну, и про германца, и даже про самого Гитлера. На все у меня свое понятие.

Пелагея знала, что про мужа Веревкин ничего рассказать не может. Егор недавно проехал на фронт, откуда написал Пелагее, что писем от него может и не быть, но живым он домой вернется, это точно. Поэтому она не затевала разговора с гостем и только ждала, когда тот уйдет: все тело, руки, ноги зудели, болели от работы.

Веревкин потянулся к окну, достал стакан с недопитым молоком, выплеснул его на пол и стал наливать самогон. Налил полный стакан и протянул его Пелагее.

— На, держи… А сам из горлянки, люблю так.

Пелагея молчала.

— Ну, бери, — начал уже приставать Трофим. — Чего прячешь груди-то… Не съем, чай, вместо закуски. Ежели так, побаловаться только… Без мужика-то скушно. Ну, подойди, выпьем, Полюшка.

Трофим встал со скамейки и приблизился к Пелагее, продолжая в руке держать стакан с самогоном. Горевшая на столе лампа начинала гаснуть. Верхушка стекла покрылась толстым слоем сажи — керосин в лампе кончался.

— Ты ступай, Трофим, домой… Мне не до чего… Устала. Спать ложусь. Ступай, дома допьешь. Видишь, у меня в лампе и керосин кончился.

Смиренный тон Пелагеи будто поддал бодрости Трофиму. Он бесстрашно шагнул вперед и сел на кровать рядом с Пелагеей.

— Да я тебе не токмо что керосину…

Пелагея встала с кровати и подошла к столу.

— Иди, иди, Трофим, не делай греха.

Но выпроводить, тем более остановить Трофима было не так-то легко. Поставив на окно стакан с самогоном, он кинулся на Пелагею. Лампа упала на стол и погасла, стекло покатилось и разбилось.

— Полюшка, Полюшка, да я тебя!.. Чего тебе? Всего, чего сроду не видала…

Пелагея молча нащупала на столе бутылку из-под самогона, принесенного Веревкиным, и ударила ей Трофима по голове. Тот, выпустив женщину, заматерился. Пелагея что есть силы ударила еще раз. Он закричал и присел. Проснулись дети.

— Мама… а…

Трофим пополз из избы.

VII

Давно уже сошла вода, и природа благоухала вокруг Ветелок. Как поднялись травы! Они начинались сразу же за хутором и уходили за горизонт, сливаясь с дымчатыми плескающимися миражами. В зеленых с белесоватыми стеблями ржаниках пряталась телега, острец и пырей по пояс вымахали, а ковыли только-только выбросили белые султаны и были редкими островками среди бушующего разнотравья.

А как заросли берега Ембулатовки! В кровь издирали себе руки и ноги хуторские ребятишки, пробираясь к воде сквозь прибрежные кусты чилиги, тальника и шиповника. Но зато с какой добычей возвращались они домой! Еще никогда не водилось столько рыбы в этой степной речушке, сколько летом этого года. Двух-трехметровыми бредешками налавливали и золотистых карасей, и черных скользких линей. А окуню, красноперке, плотве и счету не было. Настя же Чинарева жерлицей, которую наспех смастерил ей Федя, поймала даже сома с себя ростом. Чуть ли не весь хутор сбежался смотреть.

— Как это ты, Настенька? Ведь он тебя мог затащить в камыши. И не выбралась бы.

— А мне Еремей Кузьмич помог.

Председатель колхоза Еремей Кузьмич с рассветом уезжал в степь к косарям и обязательно, возвращаясь, заглядывал на речку. И редкий раз обходился без купания. А на этот раз, проезжая верхом, услышал крик. Настя стояла, упираясь в вязкое дно, по пояс в воде, не упуская из рук удилище с жерлицей.

— Ну-ка, держись, — крикнул рыбачке Усольцев, сам при этом испытывая детское чувство радости. — Сейчас мы его!..

А Настенька и ног под собой не чуяла. Продела толстую мягкую талину в жабры, рыбину на плечо — и в хутор. Хвост сома мотался по мокрой от росы траве. Еремей Кузьмич долго смотрел ей вслед, и радость девочки не сразу угасла в нем.

Только было Усольцев запрыгнул в седло, как поблизости среди зарослей увидел другого рыбака. Этот был покрупнее калибром. Трофим Веревкин сидел на корточках у берега и принимал от жены рыбу, которую, стоя в воде, доставала из сетей Олимпиада. Он аккуратно промывал рыбу и складывал ее в бочонок, щедро засыпая солью.

— Ба, да тут целый промысел, — воскликнул Еремей Кузьмич, подъезжая к рыбакам. Хорошее настроение быстро улетучилось.