Война в Зазеркалье

– Это твой ребенок? – спросил Лейсер, заглядывая ему через плечо и видя детское личико в очках. Он сильнее сжал руку Эвери. – Мне бы хотелось взять у тебя это.

Эвери кивнул. Лейсер вложил фотографию в бумажник, а потом взял свои часы – золотые, с черным циферблатом и окошком с фазами луны.

– А ты возьми их, – сказал он. – Возьми себе. Я все старался вспомнить в последнее время… Как я учился в школе. Она была похожа на два больших барака без всяких украшений. Только окна и водосточные трубы. В большую перемену мы гоняли мяч в огромном дворе. А за воротами начиналась дорожка, которая вела к церкви и к реке по другую ее сторону… – Он словно сам сейчас воссоздавал городок, складывая кирпич к кирпичу собственными руками. – По воскресеньям мы заходили в церковь через боковую дверь. Детей пускали последними, понимаешь? – Вдруг на его лице появилась довольная улыбка. – Так вот, та церковь стояла фасадом на север. А вовсе не на восток.

Совершенно неожиданно он задал Эвери вопрос:

– И давно ты уже служишь, Джон? Я имею в виду в департаменте?

– В департаменте?

– Да.

– Четыре года.

– Сколько тебе было, когда они тебя взяли?

– Двадцать восемь. Моложе они никого не принимают.

– Но ты сказал мне, что тебе сейчас тридцать четыре года.

– Нас ждут внизу, – уклонился от ответа Эвери.

В комнате первого этажа на полу стояли рюкзак и чемодан из зеленого брезента с кожаными углами. Лейсер примерился к рюкзаку, подтягивая лямки, пока он не сел более или менее ровно на спине, как ранец немецкого школьника. Потом поднял чемодан, чтобы прикинуть суммарный вес своего багажа.

– Я думал, будет хуже, – пробормотал он.

– Это самый минимум, – заверил его Леклерк.

Они почему-то все перешли на шепот, хотя подслушивать их не мог никто. Потом один за другим уселись в машину.

* * *

Обменявшись со всеми поспешными рукопожатиями, он пошел в сторону холма. Никто не произнес никаких напутственных слов. Даже Леклерк сдержался. Создавалось ощущение, что каждый мысленно уже давно попрощался с Лейсером. Последнее, что они увидели, был мягко подпрыгивающий рюкзак, постепенно растворившийся в темноте. У Лейсера всегда была размеренная и ритмичная походка.

18

Лейсер лежал в зарослях папоротника на вершине отрога холма и не сводил глаз с фосфоресцирующих цифр на своих новых часах. Ждать оставалось десять минут. С его ремня свисала цепочка с ключами. Он убрал ключи в карман. Звенья цепочки скользнули между его большим и указательным пальцами, словно бусины четок. Некоторое время он повторял это движение. Прикосновение успокаивало, как воспоминание о детстве. Святой Христофор и ангелы его небесные, пожалуйста, уберегите нас от всех бед!

Прямо перед ним поверхность земли резко уходила вниз, а дальше снова выравнивалась. Он видел это прежде и потому знал. Но сейчас, вглядываясь перед собой, он не различал в темноте ничего. А что, если внизу болото? Дождь шел долго, в низине скапливалась вода. И он представил, как с огромным трудом пробирается по грудь в жиже с чемоданом над головой, а рядом повсюду свистят и хлюпают пули.

Он попытался разглядеть наблюдательную вышку на противоположном холме, но если она там и была, то совершенно потерялась на фоне густого черного леса.

Семь минут. Пусть шум тебя не волнует, сказали они. Ветер отнесет все звуки к югу. При таком ветре никто ничего не услышит. Беги рядом с тропинкой с южной стороны, а это значит – справа. Держись нового следа, протоптанного в папоротнике. Он узкий, но безопасный. Если с кем-то столкнешься, пускай в ход нож, но только, ради всего святого, не ступай на тропинку.

Рюкзак был тяжел. Слишком тяжел. Впрочем, и чемодан тоже. Он предъявил претензии Джеку – с Джеком можно было спорить.

«Лучше пусть будет тяжело, Фред, но с гарантией, – объяснил Джек. – Эти портативные передатчики капризны, как кокотки. На пятьдесят миль берут отлично, а на шестьдесят уже не тянут. Нам необходим запас для полной уверенности, Фред. Там, откуда мы получили этот передатчик, работают знающие ребята, уж ты мне поверь».

Осталась минута. Они выставили часы по будильнику Эвери.

Ему было страшно. И внезапно у него уже не осталось сил гнать эту мысль от себя. Вероятно, он уже слишком стар для таких дел. Слишком утомлен. Его лучшие годы позади. Тренировки измотали его. Он чувствовал, как сердце колотится в груди. Его тело не выдержит нагрузок, в нем слишком мало энергии. Он лежал и мысленно обращался к Холдейну: «Боже, капитан, разве вы не видите, что я больше никуда не гожусь? Тело уже не молодо и готово развалиться». Это он им и скажет. Он останется здесь, когда минутная стрелка совершит еще один оборот. Он будет здесь лежать, слишком отяжелевший, чтобы двигаться. «Сердце подвело, – скажет он им. – В последний момент расшалилось. Со мной случился сердечный приступ. Разве я не предупреждал, что у меня слабое сердце? Как же так? Должен был предупредить. Вот оно и дало о себе знать, когда я лежал в тех папоротниках».

Он поднялся на ноги. Бросьте собаке хотя бы кость!