Война в Зазеркалье

Эйвери легонько прикоснулся к кончику продолговатого конверта во внутреннем кармане. Там были деньги: двести фунтов в голубом конверте с правительственной короной. Он слыхал, что во время войны такие конверты зашивали в подкладку, и он пожалел, что для него не сделали то же. Ребячество, конечно; он даже улыбнулся, поймав себя на детской фантазии.

Ему вспомнился Смайли в то утро; теперь он понимал, что Смайли его просто немного напугал. И вспомнился ребенок у двери. Мужчина не должен поддаваться чувствам.

* * *

– Ваш муж проделал замечательную работу, – говорил Леклерк. – Подробности я рассказывать не могу. Поверьте, он мужественно принял смерть.

У нее был некрасивый рот, к губам что-то прилипло. Леклерк никогда не видел столько слез: они текли как кровь из свежей раны.

– Что значит – мужественно? – Она зажмурилась. – Мы ни с кем не воюем. Хватит, это пустой разговор. Он умер, – оцепенело сказала она и уткнулась лицом в согнутую руку, лежавшую на обеденном столе как сломанная кукла. Ребенок таращился из угла.

– Я полагаю, – сказал Леклерк, – что получил ваше согласие на ходатайство о пенсии. Вы должны все предоставить нам. Чем скорее мы позаботимся об этом, тем лучше. От пенсии, – объявил он, как если бы оглашал девиз своего дома, – зависит очень многое.

* * *

Консул ждал у паспортного контроля; он шагнул навстречу Эйвери не улыбнувшись, по обязанности.

– Вы Эйвери? – спросил он.

Эйвери окинул взглядом высокого человека с суровым красным лицом. Он был в мягкой фетровой шляпе и темном плаще. Они пожали руки друг другу.

– Вы британский консул, мистер Сазерлэнд.

– Консул Ее Величества, вообще говоря, – немного язвительно ответил он. – Разница есть. – Он говорил с шотландским акцентом. – Как Вы узнали мое имя?

Они прошли вместе к главному входу. Все было очень просто. Эйвери заметил девушку за стойкой, блондинку и довольно красивую.

– Спасибо, что приехали меня встречать, – сказал Эйвери.

– Тут от города всего три мили.

Они забрались в машину.

– Несчастье случилось недалеко отсюда, там, на дороге, – сказал Сазерлэнд. – Хотите посмотреть место?

– Да, пожалуй. Потом расскажу матери.

На нем был черный галстук.

– Вас зовут Эйвери, не так ли?

– Именно так, вы видели мой паспорт у стойки.

Консулу это не понравилось, и Эйвери уже сожалел о том, что сказал. Саэерлэнд завел мотор. Он выруливал на середину дорога, когда сзади выскочил «ситроэн» и стремительно обогнал их.

– Болван! – рявкнул Сазерлэнд. – Дорога скользкая. Наверно, какой-нибудь летчик. Привык к сверхскоростям.

Они успели заметить форменную фуражку в заднем стекле быстро удалявшейся машины, следом взметалось снежное облачко, дорога во всю длину лежала через дюны.

– Где вы живете? – спросил он.

– В Лондоне.

Сазерлэнд указал прямо перед собой:

– Вон там погиб ваш брат. На обочине. В полиции считают, что водитель был навеселе. Знаете ли, в здешних местах с теми, кто пьет за рулем, разговор короткий.

Казалось, это было предупреждение. Эйвери глядел на заснеженные просторы с обеих сторон и представлял себе одинокого англичанина Тэйлора: как он с трудом бредет по дороге, как его близорукие глаза слезятся от холода.

– Потом сходим в полицию, – сказал Саэерлэнд. – Нас ждут. Вам расскажут все подробности. Вы забронировали себе номер?

– Нет.

Когда они достигли верхней точки подъема, Сазерлэнд сказал со сдержанной вежливостью:

– Здесь как раз, если желаете выйти.

– Не беспокойтесь.

Сазерлэнд прибавил газу, будто хотел побыстрей уехать с того места.

– Ваш брат шел в гостиницу, в «Регину», сюда вот. Такси не было.

Теперь они спускались по склону с другой стороны; Эйвери увидел дальние огни гостиницы.

– На самом деле очень близко, – заметил Сазерлэнд. – Он добрался бы за пятнадцать минут. Даже меньше. Где живет ваша мать?

Вопрос застал Эйвери врасплох.

– В Вудбридже – в Саффолке.

Там проходили дополнительные выборы, это был первый город, который он вспомнил, хотя он не интересовался политикой.

– Почему он не вписал ее?

– Извините, не понял.

– Как ближайшую родственницу. Почему Малаби не вписал мать вместо вас?

Может быть, вопрос и не был целенаправленным; может, он просто хотел, чтобы Эйвери что-нибудь говорил, потому что молчание тягостно; тем не менее это действовало на нервы. Он утомился с дороги, он хотел, чтобы его принимали за того, за кого он себя выдавал, а не подвергали допросу. Он теперь понял, что недостаточно разработал предполагаемую родственную связь между Тэйлором и собой. Что Леклерк передал по телексу – единоутробный или сводный он брат? Он торопливо попытался представить себе цепочку семейных событий, смерть, новый брак или раздельную жизнь, которые помогли бы ему ответить на вопрос Сазерлэнда.

– Вот гостиница, – вдруг сказал консул и потом:

– Мне, впрочем, какое дело. Кого хотел, того и вписал.

Раздраженность была привычкой и своего рода философией Сазерлэнда. Он говорил так, будто каждое его слово противоречило общепринятой точке зрения.