Война в Зазеркалье

Минуту Лейзер смотрел на Холдейна помаргивая, будто только что проснулся, потом заговорил. Он рассказал одну из тех историй, которые в разных вариантах появились в начале войны. История эта была так же далека от симпатичного ресторанчика, где они сейчас сидели, как, скажем, сама война. Рассказ он вел с таким спокойствием, будто все это касалось вовсе не его: может, он слышал это по радио. Он попал в плен, бежал, несколько дней ничего не ел, кого-то убил, потом его прятали и тайно переправили обратно в Англию.

И тем не менее рассказывал он хорошо, может быть, потому, что война так много значила для него; может быть, потому, что это была правда, но, как и у той римской вдовы, которая рассказывала о гибели мужа, страстность осталась только в самом повествовании, в сердце огонь потух. Он говорил будто по принуждению, но искусственность речи – в отличие от речи Леклерка, – казалось, не была связана с желанием произвести впечатление, скорее он хотел что-то скрыть. Он выглядел очень замкнутым человеком, боявшимся сказать лишнее о себе, одиноким, отвыкшим от людей. Может быть, он и нашел в жизни какую-то точку опоры, но у него еще не было в ней своего места. Говорил он чисто, но по его выговору сразу было видно, что он иностранец, – он слишком отчетливо произносил слова, не смазывая звуков; впрочем, добиться естественного произношения далеко не так просто. Он говорил как человек, хорошо знакомый с английской жизнью, но все-таки здесь чужой.

Холдейн вежливо слушал. Когда Лейзер кончил, он спросил его:

– Вы не знаете, почему они выбрали именно вас?

Их разделяло слишком большое расстояние.

– Мне никто не говорил, – бесхитростно сказал он, как будто спросить сам он никак не мог.

– В общем, вы как раз тот, кто нам нужен. У вас немецкие корни – надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю. Немцев вы знаете; у вас есть опыт работы на немецкой территории.

– Только во время войны, – сказал Лейзер.

Они поговорили о разведывательной школе.

– Как наш толстячок? Джордж – как его по фамилии? Низенький такой, всегда грустный ходил?

– А-а… у него все в порядке, спасибо.

– Он женился на хорошенькой девушке. – Лейзер выразительно ухмыльнулся, согнул руку в локте и сжал кулак – восточный жест, означающий удачу в любви. – Боже мой, – сказал он, снова смеясь. – Когда мы были мальчишками, нас ничто не оставливало.

Это было исключительно неуместное замечание. Но Холдейн как будто этого и ждал.

Он долго не сводил с него ледяного взгляда. Оба молчали. Холдейн неторопливо встал из-за стола – было видно, что он взбешен; что его взбесила идиотская ухмылка Лейзера, взбесили дешевые шутки, недостойные профессионала, и бессмысленные уколы и сальности в адрес достойного человека.

– Лучше бы вы не говорили о нем таких вещей. Джордж Смайли – мой друг.

Подозвав официанта, он расплатился и с гордым видом быстро зашагал из ресторана. Ошеломленный Лейзер остался один за столиком со стаканом «Белой леди», его карие глаза озабоченно глядели на дверь, за которой так неожиданно исчез Холдейн.

В конце концов он тоже вышел из ресторана и неторопливо зашагал обратно в темноте под дождем по пешеходному мостику, пристально глядя вниз на проезжающие автомашины и два ряда уличных фонарей. На противоположной стороне была его авторемонтная мастерская, несколько освещенных колонок, башня, увенчанная неоновым сердцем из лампочек по шестьдесят ватт, которое попеременно становилось то красным, то зеленым. Он вошел в ярко освещенную приемную, что-то сказал мальчику и стал медленно подниматься навстречу доносившейся музыке.

Холдейн дождался, когда он исчезнет из виду, и быстро пошел обратно в ресторан, чтобы вызвать оттуда такси.

* * *

Она включила проигрыватель и, расположившись в его кресле с бокалом в руке, слушала танцевальную музыку.

– Боже мой, как ты задержался. – сказала она. – Я умираю от голода.

Он поцеловал ее.

– Ты что-то ел, – сказала она. – От тебя пахнет какой-то едой.

– Только перекусил, Бетти. Так получилось – я встречался с одним человеком, мы зашли в кафе.

– Ты врешь.

Он улыбнулся:

– Кончай, Бетти. Ты не забыла – вечером мы идем на ужин.

– Кто это был?

Квартира была очень чистая, с коврами, нарядными шторами и кружевными салфетками на полированной мебели. Все было защищено: вазы, лампы, пепельница – Лейзер благоговейно берег вещи. Ему нравился дух старины, об этом говорила резная мебель и кованые металлические светильники. Здесь было зеркало в позолоченной раме, панно с лепными украшениями, новые часы с вращающимися под стеклянным колпаком чашечками.

Бар в шкафу был с музыкой; когда он его открыл, прозвучала короткая мелодия. Он долго смешивал «Белую леди» из разных частей – с такой тщательностью замешивают лекарства. Она глядела на него, покачивая бедрами в такт музыке и отведя руку с бокалом в сторону, танцевала, но не с Лейзером, а с кем-то другим, и вместо бокала держала за руку своего партнера.

– Кто это был? – повторила она.