Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923

Они не могли простить Теодору того, что тот — дважды упомянутый в донесениях — не пал смертью храбрых, как подобает офицеру. Мертвый сын стал бы гордостью семьи, а демобилизованный лейтенант, жертва революции, был для женщин только обузой <…> Он мог бы сказать своим сестрам, что не виноват в своих несчастьях, что проклинает революцию и полон ненависти к социалистам и к евреям, что каждый прожитый день для него — как ярмо на согнутой шее и что он чувствует себя узником эпохи, словно томится в мрачной тюрьме^{126}.

Единственную возможность спастись из «мрачной тюрьмы» жалкого существования давало членство в военизированной организации, привносившее в жизнь цель и порядок именно тогда, когда они были больше всего нужны. Лозе вступил в одну из многочисленных ультраправых военизированных организаций, после войны выраставших в побежденных странах Центральной Европы как грибы после дождя.

Здесь он встретил единомышленников — экс-офицеров из бывших армий Германской и Австро-Венгерской империй, убивал членов организации, заподозренных в предательстве, сражался с коммунистами на улицах Берлина и с бунтующими польскими батраками на новой восточной границе Германии.

Вымышленная жизнь Теодора Лозе, увековеченная в чрезвычайно проницательном романе Йозефа Рота Паутина (1923), в сжатом виде заключает в себе тему данной главы: возникновение субкультуры контрреволюционного насилия в побежденных государствах Центральной Европы, где переход от войны к «миру» был отягощен целым рядом на первый взгляд неразрешимых проблем — таких как демобилизация примерно 16 миллионов побежденных солдат, воевавших (и уцелевших) на фронтах Первой мировой войны, крах традиционной политической власти и территориальная ампутация (или полный распад) бывших центральноевропейских империй. Угроза, которую усматривали в этих процессах, послужила толчком к возникновению в Центральной Европе транснационального правого движения воинствующих ревизионистов, намеренных жестоко бороться с внутренними и внешними врагами, ответственными за поражение, территориальный распад и революционный переворот. В этом отношении данная глава содержит критический разбор выдвинутого Джорджем Моссе «тезиса о брутализации»: мы утверждаем, что катастрофическое наследие, отягощавшее центральноевропейскую историю, было оставлено не самой войной, а послевоенным опытом поражения, революции и территориальной ампутации^{127}.

Этот основной тезис необходимо дополнить рядом оговорок: то, что Беньямин Циман называл «преображением» военного опыта в мирное общество, могло принимать различные формы, включая как сознательное уклонение от политики, так и активный пацифизм либо яростный отказ признавать новые реалии возникшей в послевоенной Центральной Европе «культуры поражения»^{128}. В то время как подавляющее большинство немецких, австрийских и венгерских солдат, уцелевших в Первой мировой войне, в ноябре 1918 года вернулось к «нормальной» гражданской жизни, сотни тысяч бывших военнослужащих не сумели этого сделать. Согласно оценкам, в одной только Германии насчитывалось до 120 фрайкоров, в чьих рядах числилось от 250 до 400 тысяч человек, в то время как австрийские и венгерские правые военизированные организации взятые вместе имели в два с лишним раза меньшую численность^{129}.