Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923

Большевистская революция взаимодействовала с военизированным контрреволюционным насилием и за пределами России. Во многом подобно тому, как напуганные европейские правящие элиты в конце XVIII века со страхом ожидали «апокалиптической» войны с якобинцами, многие европейцы после 1917 года опасались, что большевистская «зараза» проникнет в 1919–1920 годах в остальные страны Европы, и эти страхи подталкивали к мобилизации военизированных сил против предполагаемой угрозы. Это происходило не только там, где такая угроза была вполне вероятна, — в Балтийских государствах и на Украине, в Венгрии и в отдельных частях Германии, — но и в более стабильных державах-победительницах: во Франции и в Великобритании. Факт большевистской революции и установления нового режима в России повсюду привносил контрреволюционный дух в дело защиты существующего социального строя, оправдывая военизированное насилие как средство самообороны. Таким образом, необходимо реконструировать воображаемые категории «коммунизма» и «революции», для того чтобы понять, где и каким образом военизированные силы рассматривались как законная защита от революции — или даже как вектор контрреволюции^{26}. 

Контрреволюция и возникновение современных военизированных движений

В некоторых частях Центральной и Восточной Европы классовая политика в контексте военного поражения и распада прежней политической власти привела к контрреволюционной мобилизации, в которой сыграли важную роль такие военизированные организации, как «Фрайкор», Белая гвардия и «Хеймвер». Эту тему рассматривает Роберт Герварт в главе III. Ключевое место в этих событиях занимали новые политические силы, пытавшиеся воплотить в жизнь идеи, сами по себе не новые (антидемократический национализм, авторитаризм), но ставшие объектом военного конфликта. Начиная с 1917–1918 годов юристы, интеллектуалы и профсоюзные лидеры утратили доминирующее положение в революционной политике левого и правого толка, которое они занимали в довоенную эпоху. Теперь власть и в первую очередь рычаги насильственных действий оказались в руках у новых фигур, многие из которых (хотя отнюдь не все) имели непосредственный опыт военного насилия, полученный на фронтах Первой мировой войны, и авторитет которых опирался на радикальность их риторики и поступков.

Такая трансформация наиболее ярко проявилась в среде ультраправых сил, где в первые послевоенные годы возникла новая политическая культура вооруженных группировок. Эти военизированные организации объединяли бывших офицеров, ожесточившихся за годы войны и (в некоторых странах) озлобленных поражением и революцией, и представителей младшего поколения, компенсировавших нехватку боевого опыта своей активностью, радикализмом и жестокостью, нередко превосходя в этом отношении ветеранов войны.

Являясь по своему мировоззрению жесткими националистами, такие активисты военизированного движения, однако, отличались в этот период высокой мобильностью как на национальном, так и на международном уровне. Если, как полагает Уте Фреверт, Первая мировая война в целом представляла собой мощный наднациональный опыт, будучи периодом межнациональных контактов и этнических перемещений, то такими же были и послевоенные годы с их непрерывными конфликтами^{27}. На бывших немецких офицеров существовал огромный спрос как на «военных инструкторов» в ходе бесчисленных гражданских войн, бушевавших в Китае и в Южной Америке, а в рядах белых армий во время русской Гражданской войны против большевиков воевало большое количество добровольцев нероссийского происхождения.

В эпоху стремительных социально-экономических изменений и ощущения экзистенциальной угрозы, исходившей от «международного большевизма», военизированные организации являлись структурой, защищавшей своих участников от социальной изоляции и обеспечивавшей их занятием, позволяя им обратить свою жажду действий и разочарование в насилие. Для членов военизированных организаций была типична нисходящая социальная мобильность, хотя они и не отличались единым классовым происхождением. В то время как в рядах немецкого «Фрайкора», итальянских «ардити» и русского белого ополчения находилось непропорционально много бывших офицеров и аристократов, милиция Литвы, Балтийских государств и Ирландии, как правило, состояла из крестьян и интеллигенции, принадлежавшей к среднему классу^{28}.

В противоположность армии, члены военизированных организаций нередко имели политические амбиции и называли себя солдатами от политики. Не выдвигая четкой политической программы, они сражались против социалистов, коммунистов, новых политических систем и мнимой мелкобуржуазной ментальности с ее основными ценностями — безопасностью и респектабельностью. Их мировоззрение выражалось главным образом в насильственных действиях против «красных» и этнических меньшинств.