Война Волка (ЛП)

Учитель отвесил мне новую затрещину, чтобы скрыть смущение от собственной ошибки. Он не был злым человеком. На самом деле я любил его, хоть и обожал поддевать этого калеку и страхолюдину. Нехорошо это, но в детстве мы все жестоки. Со временем я научился признавать честность и силу Беокки, а король Альфред, совсем не дурак, высоко его ценил.

– Нет, мальчик, – продолжил в тот день Беокка. – Это место священно, потому что христиане пострадали здесь за свою веру.

Я тут же почуял интересную историю.

– Пострадали, отче? – живо откликнулся я.

– Их предавали смерти ужасными способами. Ужасными!

– А как, отче? – задал я вопрос, стараясь не выдать истинную природу своего интереса.

– Некоторых отдавали на растерзание диким зверям, других распинали, подобно Господу нашему, а третьих жгли на кострах. Женщин, мужчин, даже детей. Их крики освятили сие пространство. – Он перекрестился. – Римляне были жестокими, пока не познали свет Христа.

– Отче, а потом они перестали быть жестокими, да?

– Они стали христианами, – уклончиво ответил Беокка.

– И поэтому лишились своих земель?

И я снова получил подзатыльник, хотя не сильный. Но сомнение во мне он зародил. Римляне! В детстве меня больше всего впечатляла их сила. Они жили так далеко и тем не менее завоевали нашу землю. Ну, тогда она еще не была нашей, конечно, но все равно располагалась вовсе не близко. Римляне были бойцами и победителями, настоящими героями для ребенка, а осуждение священника Беокки только укрепляло их героический ореол. В те дни, до того как погиб мой отец, а Рагнар Датчанин усыновил меня, я считал себя христианином, но никогда не мечтал стать христианским героем, отданным на растерзание диким зверям на полуразрушенной арене Эофервика. Вместо этого я воображал, что сражаюсь на этой самой арене, и видел себя ставящим ногу на грудь павшего противника, тогда как тысячи зрителей приветствуют меня. Так я мечтал мальчишкой.

Теперь, седобородым стариком, я все еще восхищаюсь римлянами. Да и как может быть иначе? Мы вот не способны построить такую арену или стены вроде тех, что окружают Сестер. Наши дороги – грязные колеи, а римские вымощены камнем и прямые как стрела. Они возводили храмы из мрамора, а мы строим церкви из бревен. Полы у нас из утоптанной земли и тростника, а у них – настоящее диво из хитрых плиток. Римляне наполнили этот мир чудесами, а мы, принявшие страну, способны только смотреть, как чудеса эти ветшают, или латать их жердями и соломой. Да, они были жестокими, но и мы не лучше. Жизнь жестока.

Внимание мое привлекли вдруг крики, раздавшиеся с городских укреплений. Я посмотрел направо и заметил, как по парапету стены бегут воины в шлемах. Они старались поспевать за нами, насколько могли, и приветствовали нас. Крики походили на женские, но я видел лишь мужчин. Один из них размахивал над головой копьем, жестами побуждая нас убивать. Я отсалютовал ему копьем, и воин запрыгал в ответ. Он что-то вопил, но было слишком далеко, и я не разбирал слов, только улавливал его ликование.

Радость гарнизона не вызывала удивления. Враг разбит и осада снята, пусть даже бо́льшая часть дружины Кинлэфа до сих пор остается в лагере. Но воины не пылали жаждой битвы. Ополченцы бежали или прятались по шалашам. Нам противостояли только дружинники, и они искали теперь убежища в сомнительной безопасности арены. Мы догнали нескольких отставших и подняли на копья самых упорных из них, тогда как более здравомыслящие побросали оружие и упали на колени, прося пощады. Почти стемнело. На мраморе арены играли багровые отблески ближайших костров, отчего казалось, будто стена омыта кровью. Я развернул Тинтрега у входа в арену, а мои люди, ухмыляющиеся и возбужденные, натянули поводья и окружили меня.

– Вход тут только один? – уточнил Финан.

– Да, если мне память не изменяет, – ответил я. – Но отправь с полдюжины человек в обход, чтобы убедиться.

Тот единственный вход представлял собой сводчатый туннель, ведущий под рядами скамей на саму арену. В гаснущем свете дня я видел, как люди толкают телегу, строя баррикаду в дальнем конце туннеля. Они со страхом глядели на нас, но я не собирался нападать на них. Они сваляли дурака и, как всякие дураки, были обречены.

Обречены, потому что сами поймали себя в ловушку. Вообще-то, были и другие входы через равные промежутки по всей длине здания, но они вели только к трибунам, а не на боевую площадку в центре арены. Люди Кинлэфа держали коней на арене, и это имело смысл с точки зрения безопасности животных. Но в отчаянии осаждающие побежали к лошадям, а в результате оказались в каменном мешке с единственным путем к спасению. Теперь мои воины сторожили туннель.

Видарр Лейфсон, один из моих норманнов, объехал с всадниками вокруг строения и подтвердил, что на боевую площадку ведет только один вход.

– Господин, как мы поступим? – спросил он, изворачиваясь в седле, чтобы заглянуть в туннель. Пар от его дыхания клубился в холодном вечернем воздухе.

– Оставим их тут гнить.

– А они не сумеют взобраться на трибуны? – осведомился Берг.