Война за «Асгард»

Последняя ночь в Мексике запомнилась Сантьяго чрезвычайно смутно. Рохас заехал за ними на своем роскошном антикварном «Кадиллаке», в котором, кроме него, сидели еще три полуодетые девицы лет шестнадцати. По словам Рохаса, они работали в одном из филиалов его конторы, но было ясно, что это вранье. Вся компания на жуткой скорости понеслась по нависшему над океаном хайвею, нырнула в золотой океан ночного Акапулько и вынырнула у черных утесов, на которых громоздились террасы ресторана «Пьедрас Неграс».

Гуляли они шумно. Текила текла рекой, заливая лангустов и фрукты. Около полуночи Рохас затеял ссору с компанией за соседним столиком, и дело стало стремительно приближаться к потасовке. Иван решительно отодвинулся от одной из девиц, положившей длинную шоколадную ногу ему на бедро, и встал перед спокойно раскачивающимся на стуле Сантьяго. «Не волнуйтесь, господин Мондрагон, – сказал он громко, – главное, не делайте резких движений и никуда не лезьте...» Эта фраза волшебным образом подействовала на задиристую компанию. «Мондрагон? – переспросил кто-то из потенциальных противников, – Сантьяго Мондрагон, ТОТ САМЫЙ?» Оказалось, что Рохас едва не подрался с творческим коллективом сетевых журналистов, которые как раз обсуждали нашумевшее эссе «Авель наносит ответный удар». Последовали взаимные извинения, перешедшие в сдвигание столов и совместную дискуссию о творчестве выдающегося представителя иберийской литературы Сантьяго Мондрагона. Девицы, якобы работающие на Рохаса, куда-то исчезли, но тут же появились новые, ничуть не хуже прежних. В начале четвертого кому-то пришло в голову отправиться на Башню Кортеса и развлечься воздушными танцами. Сантьяго, который неожиданно для себя стал в этой компании кем-то вроде гуру, одобрил предложение, и ночь совершила еще один стремительный виток.

Башня Кортеса представляла собой стометровую, полую внутри иглу из стали и титана, непонятным образом подвешенную над морем. Ни дна, ни крыши у нее не было – звезды отражались в маслянисто поблескивающих волнах. На каждом из десяти ярусов башни располагались гигантские вентиляторы, гнавшие вверх тугие струи теплого воздуха. Танцоры, одетые в разноцветные костюмы бабочек, драконов и ангелов с хлопающими на ветру крыльями, медленно погружались вниз, к тяжело перекатывающемуся под опорами башни океану.

Сантьяго прыгнул вниз с одной из девиц. Это было ошибкой – девица сразу же вцепилась в него мертвой хваткой, и их совместное падение ускорилось едва ли не в два раза. Где-то на середине башни Мондрагону удалось отодрать ее сильные пальцы от своего камзола (на него напялили костюм эльфа, а девицу нарядили сильфидой), но к этому моменту она уже вовсю терлась об него грудью и бедрами, и Сантьяго раздумал уходить в автономный полет. Они без особых приключений приземлились на мелкоячеистую сеть, натянутую над самой водой, и попытались завершить игру, начатую в воздухе. Это, однако, оказалось непросто, потому что слева, справа и прямо на них опускались все новые и новые танцоры, а ветер, дующий снизу, неприятно щекотал ноздри, что очень сильно отвлекало Сантьяго от занятия, которому они стремились предаться. «Поедем ко мне, милый, – шепнула девица, укусив Мондрагона за ухо, – у меня чудная квартирка на Пласа Эскобар и целый шкаф всяких штучек, тебе понравится, я знаю, я читала твою книжку...» – «Какую книжку?» – спросил польщенный Сантьяго. «Пантера в мехах», – хихикнула девица, – классная вещь, чувствуется, ты мужик с выдумкой». Это не моя вещь, хотел возразить Сантьяго, я никогда в жизни не писал книги с таким названием... Тут он вспомнил, как Абигайль Адамс вынудила его поменять Каина на Авеля, и заткнулся. Но все это было уже неважно, потому что они мчались куда-то в открытом вингере, и ветер с океана играл волосами его спутницы, а огромная луна, похожая на крут спелого сыра, заглядывала им в лицо, мелькая среди зеркальных небоскребов Акапулько. Потом наступила темнота, и в этой темноте светились огромные влажные глаза, обрамленные неестественно длинными ресницами, скользили по черным простыням обнаженные, мокрые от пота тела, сплетались руки и ноги, струились волосы, прилипали друг к другу губы, бились во все ускоряющемся ритме сердца, набухали тяжелой кровью вены, впивались в мягкую плоть накрашенные ноготки, блестели оскаленные в гримасе страсти мелкие острые зубы, взлетали и опадали увенчанные коричневыми сосками груди, разрывали тишину хриплые, полные торжествующего желания крики, спешили, спешили, приближая миг окончательного слияния, торопливые секунды... А потом, как всегда, пришло забвение.

Он проснулся оттого, что кто-то с силой колотил в дверь. Девица спала сном праведницы или, возможно, раскаявшейся грешницы – во всяком случае, добудиться ее не удалось. Сантьяго завернулся в какую-то тряпку и поплелся в прихожую – открывать.

На пороге стоял Иван – бледный, осунувшийся, с каким-то огромным рюкзаком за плечами. В уголках его глаз блестели слезы.