Война за мир (СИ)

Всеволод нервничал. Он словно ужаленный постоянно метался по своему кабинету, не находя себе места. Нет, при людях-то он был выдержан, отец научил его тому, как важно держать лицо. Но когда, как он думал, наблюдателей не было, он чуть ли не паниковал. Юный соправитель Империи как-то привык за эти десять лет, что всегда находиться рядом с отцом. Да, он погружался в реальное управление. Но всегда был он — Николай. Не всегда подсказывал, но всегда разъяснял позже. Многое разъяснял. Даже то, что казалось совершенно неочевидным.

Иногда это были краткие логические выкладки, а иногда целые притчи с выводом исторической фактуры. Причем некоторые повторялись раз за разом то в одном ключе, то в другом.

Чаще всего Николай рассказывал историю борьбы аристократии против всех на протяжении всей истории Древнего Рима. Он знал эту историю назубок. В деталях. Его отец был настоящим фанатом Древнего Рима и, пожалуй, Византии. Он мог говорить о них часами, легко прослеживая проблемы единой Римской Империи в ее наследнике — эллинизированном Востоке и христианской Руси. При этом подчеркивал, что практически все периоды расцвета Византии были связаны с чем угодно, кроме собственно греков, исключая, пожалуй, крайне спорного периода правления Палеологов. И о значимой роли армян в истории Византии, которые «сделали эту державу, раз за разом вытаскивая ее из кризисов». Греки, по мнению Николая, обладали слишком губительным и разрушительным влиянием. Аналогичного мнения он был обо всех аврамических религиях. Для Николая эти религии были злом… простым, обычным злом. Хотя и использовал он их в силу тотальной распространенности на землях Империи. Вынуждено. Но использовал. Улыбаясь во все тридцать два зуба и прочими способами демонстрируя свое расположение их иерархам. Но лишней власти им, конечно, не давая. Да и вообще придерживая религиозных практик очень поверхностно. Скорее для людей, чем для себя.

Еще совсем недавно Всеволоду казалось, что эта опека с непрерывными притчами и поучениями была очень душной. Но, памятуя о судьбе старших братьев, он держался и старался внимать словам. Он ведь в тот день был в кабинете отца и видел трупы и кровь, что залила весь паркет. Он тогда залип на лице любовницы Ярослава. Всеволод привык к ее вызывающему, заносчивому поведению, к ее постоянным оскорблениям и шпилькам. А тут она лежала на полу, в луже собственной крови, с перекошенным ужасом и болью лицом. Мертвым. Уже мертвым. И это было страшно. Да, потом он узнал, что с ней еще хорошо обошлись. Но эмоции то никуда не делись. Он еще долго закрывал глаза и вспоминал лицо этой мерзавки. И ту лужа крови с расползшимися по ней кишками, в которой Всеволод стоял, когда его нашла мать…

Психологическая травма осталась с ним навсегда.

Не то, чтобы сильно плохая. Нет. Он стал просто крайне подозрителен ко всем вокруг. И не верил никому, порой даже себе. Отцу — верил. Но только ему, да и то — сдержанно. Не то из-за страха, не из-за понимания того, в какой кошмар его братьев втянула лесть и ложь, и чем бы это все закончилось, завершись задуманное ими успехом. Поэтому, даже через раздражение и «не хочу», он старался внимать его словам и пытаться их осознать, обдумать.

И вот его не стало.

Нет, конечно, он был жив и в сознании. Но он не спешил по своему обыкновению все возглавить. Лежал в госпитале и просто наблюдал, проводя своеобразный экзамен для сына. Экзамен на профпригодность. Это Всеволод понял без лишних подсказок сразу. Слишком хорошо он знал отца. От чего нервничал сильнее обычного, переживая — справится ли он?

Постучали.

Всеволод замер и словно опытный допплер[1] поменял лицо, преобразившись буквально за пару секунд. Раз. И вместо встревоженного и до крайности растерянного молодого мужчины появился Император. Молодой. Да. Но абсолютно уверенный в себе и своих словах. Его дыхание успокоилось, а взгляд сделался холодным и очень цепким, казалось замечающим каждую деталь и видящий своих собеседников насквозь.

Софья, единственный человек, при котором Всеволод мог позволить себе быть собой, аж крякнула, в очередной раз подивившись этому преображению. Щелчок пальцами и все — другой человек. До ужаса похожий на старого Николая… на отца…

— Ваше Императорское Величество, — произнес секретарь отца, вошедший в комнату после дозволения. — Срочная новость.

— Что-то на фронте?

— Нет. В столице. Комендант острова докладывает о концентрации неопознанных людей недалеко от Адмиралтейства. Вооруженных.

— Но мосты ведь разведены.

— Так и есть. Но остается еще тоннель метрополитена…

Всеволод замер.

Он хорошо умер держать маску спокойствия и величия, скрывая от окружающих под ней свои мысли. Новость его не порадовала, мягко говоря. Скорее шокировала. Подозрительность, выкованная событиями 1914 года, удерживала Всеволода от опрометчивых поступков. Мало ли это все провокация? Или, может быть отец вновь его проверяет?