Война за океан

Гаврилов ходил и все проверял, как и что делается. В душе он недоволен Василием Степановичем. Как казалось Гаврилову, тот всю свою заботу выказывал третьей и второй батареям, которыми командовали братья князья Максутовы, а к Гаврилову он давно придирался, еще в пятьдесят первом году устраивал ему «распеканции», считал его наперсником Лярского.

Казаки и матросы докапывали землянку, делая укрытие. Тут же «починялись»: латали одежду, ичиги.

Шлюпка с эскадры пошла к берегу. У одного из орудий все время стояла прислуга. Шлюпка приближалась. Гаврилов долго следил за ней. Прогремел выстрел. И сразу по этой же шлюпке ударили с четвертой батареи. Шлюпка с англичанами в красных рубахах шла, не обращая внимания на ядра. Правили прямо к кладбищу как ни в чем не бывало.

– Паря, храбрые!

– Они туда гнут! – говорили на батарее. – Однако туда и станут нападать.

Со второй батареи дали по шлюпке три выстрела.

– Они все прилаживаются, завтра туда надо ждать гостей.

– Ну что, не попали?

– Нет…

– Завтра начнется, – сказал Маркешка.

Не доходя до берега, шлюпка повернула и так же с промером пошла обратно. Офицер стоял на корме во весь рост на виду.

– Завтра начнется, – повторил Маркешка.

Алексей невольно посмотрел на скалу, высившуюся над батареей. Гаврилов снова выпалил. Ядро пролетело над головой английского офицера.

– Сшибить бы его! Стоит, зараза, как бурхан! Хотя бы поклонился…

Все это были неприятные предвестники грядущей битвы. Похоже, что враг этот спуску не даст и ядер не страшится. Это приободрило и Гаврилова.

В душе каждого сильно тревожил вопрос: что-то завтра? Как ночь пройдет? Деваться тут некуда. Над головой скала, вокруг море. А враг обложил со всех сторон. Тучи то густели, то расходились. Погода стояла теплая, и на ночь никто из часовых не надевал полушубка.

Ночью где-то за Никольской сопкой раздавалась ружейная стрельба. Видно, там тоже ходили шлюпки с промерами.

На батарею пришел офицер, что-то говорил Гаврилову.

Всю ночь на эскадре слышался плеск весел и стук топоров. Там тоже готовились.

– И плотничают, починяются, имя тоже без ущерба не обошлось.

Многие не спали в эту ночь. Маркешка тоже часто просыпался, подходил к берегу, смотрел на море. Звезд не видно было, тучи, тепло. Уж осень близка. А лета не видали.

Глава пятая ШТУРМ

Утро. Вражеская эскадра начала двигаться. Воздух тихий. Из города доносится молитва, пение, голос попа. Это на второй батарее служат молебен. С Сигнального мыса видны отряды, стоящие там с примкнутыми штыками. С вражеского парохода выпалили. Ядро пронеслось над горами и, перелетев их, шлепнулось в бухту. Пароход с фрегатом на буксире вышел вперед. Запыхтело, задымило. Вражеские суда, казалось, шли, чтобы палить по второй батарее и туда, где «Аврора», где служили молебен, стояли войска, чиновники и сам губернатор. Снова выстрелила вражеская пушка.

– Ур-ра! – загремело в утренней тишине на всех русских батареях. Начали где-то у «Авроры». Что-то гордое и торжественное было в этом крике, так что хотелось жертвовать собой. Маркешке горло сжало.

– Ура!.. Ура!.. – перекатывалось с сопки на сопку.

Много ли у нас людей! Казалось, кричат леса, сопки и вся наша земля.

Петропавловск объявлял, что он не сдается. Вот снова покатилось «ура», его начали там, в сердце порта, у «Авроры» и у второй батареи, первыми грянули матросы и вот уже подхватили на четвертой…

– Ура, братцы! – крикнул Гаврилов.

– Ур-ра! – подхватил Маркешка вместе с товарищем. «Слушай, эй! – хотелось крикнуть пароходу. – Не сдаемся, паря!»

– Ура-а-а-а!.. – гремело на батарее под скалой.

Слышно было, как подхватили у Максутова на седловине и где-то далеко еще, – это, видно, на пятой, у Карла Газехуса.

«Прощай, Любаша!» – подумал Маркешка, вспоминая свою жену. Не так жаль было помирать, как жаль, что Любаша достанется кому-то. Разве она во вдовах высидит? И при живом-то муже ей от мужиков отбоя нет! «Уж я ли не муж, сама говорит – удалой, охотиться ли, пахать ли, ружье производить, плясать ли, еще ли чего… Что мордой желтоват да кривоногий – она про то мне завсегда говорила, что ей это все равно, что у нее ко мне расположение души, а на морду не заглядывает. «У тебя, говорит, зато глаза».

Но, как замечал Маркешка везде и всюду, если мужик маловат ростом, то бабы его не очень любят… И тут под ядрами, перед лицом смерти, маленького Маркешку временами начинала разбирать ревность. «Неужели Любаха грешит, пока мы тут за веру, царя и отечество льем кровь?..»

Английский пароход подхватил два огромных фрегата, как под ручки, и потащил их. А в хвосте тащится третий. Это как Любава идет и ругается на мужа.