Война за океан

— Перевал прошли! Вот как раз тут перевал, — сказал Чумбока, показывая пальцем на землю. Он притворно закашлялся.

— Ты болеешь?

— А что же! Конечно болею!

Дальше идти стало легче. На стоянке бросили еще одну собаку.

«А много наблюдений полезных делаешь, — думал Чихачев. — Да бог знает, кому они нужны. Если бы я мог писать! Но таких романов вообще нет на свете. Сам Купер[12], видно, не имел представления ни о чем подобном». Чихачев вспоминал прочитанные книги и думал, что если они написаны правдиво, то очень сухи, как Геннадий Иванович говорит, что-то, мол, вроде шканечного журнала[13]. А занимательные романы — вранье ужасное, так как придумывают то, чего на самом деле не бывает, и всякие приключения приукрашиваются. Чихачев и не собирался ничего писать. Он лишь желал знать, сколько миль от перевала до озера, и, если бы ему удалось вставить эту цифру в рапорт — это для него было бы дороже всякого романа, если бы он даже и мог сочинять. «Черт бы их побрал, этих романистов!» Чихачев идет и считает шаги и следит по часам. Чумбоке велено идти прямо, не сворачивая. «Надо только сухарей и провизии, чтобы были силы поскорее закончить все и убраться в Петровское. «Убраться», конечно, с умом, сделав все как следует, а не кое-как, лишь бы сбежать».

Вечер. Собаки еле живы. Чумбока стал разводить костер, он разулся и жалуется, что вспухла нога.

А вокруг много любопытного. «Вот солнце заходит и просвечивает сквозь мхи, висящие на деревьях. Ветер качает мхи… Все интересно в лесу, как и на море… А какими страшными глазами смотрит усталая собака, когда ее бросают».

Утром Чумбока опять жаловался на ногу, злился. Чихачев рассердился на него и, когда вышли на берег озера, где стояла одинокая юрта, сказал:

— Знаешь, оставайся-ка ты тут с собаками, я дальше пойду один.

Чихачев видел — дальше нарту везти нельзя, все собаки передохнут. Их всего три осталось.

Чумбока подумал, что Николай шутит. Тот достал высохшие за ночь у костра запасные ичиги, переобулся, уложил в котомку оставшиеся сухари и кусок жира.

— Николай… А Николай! — заговорил смущенный Чумбока.

— Нет уж, ты не хотел идти, так оставайся! — отрезал Чихачев.

Проводник заморгал.

— Да ведь знаешь, я не со зла, суди сам, зачем потащимся вдвоем, — примирительно сказал Чихачев и вышел.

На озере вода и слякоть, все размякло. Но есть путь по берегу озера. Надо пройти тридцать верст.

«Хорошо, что прошел я сам через перевал. Теперь не со слов туземцев, а сам могу объяснить Невельскому все. Перевал протяженностью верст восемнадцать, не больше двадцати во всяком случае, низкий, не выше ста пятидесяти футов на водоразделе». Эти мысли придавали бодрости Николаю Матвеевичу.

Он сам удивлялся, как до сих пор все переносил. Он ел сухую пищу, невкусную, а желудок работал отлично. Спать научился в любой юрте и в нартах. «Но, боже, лягу ли я когда-нибудь после бани на всем чистом? Когда все это будет?» Он часто вспоминал мать, особенно на сон грядущий, когда читал «Отче наш», и помнил всегда, как она его обучала молиться. Одно трудно — грязь, вши. И тех бить научился ногтями. Много чему тут научишься, что в романы не идет и чего у Фенимора Купера не вычитаешь…

А навстречу кто-то брел пешком. Видно, какой-то туземец ехал, а вот Чумбока уверял, что сейчас ни один из здешних жителей не пойдет. Встречная нарта исчезла в ложбинке. Николай Матвеевич зашагал быстрее и вдруг лицом к лицу столкнулся с высоким светлобородым человеком в тяжелых рукавицах, в огромной рыжей шапке.

— Алексей Петрович!

— Николай Матвеевич!

— Сухари?

— Сухари и водка!

— Невельской жив?

— Все благополучно! Письма из Новгорода и Петербурга и от Геннадия Ивановича. Да вот еще…

— Что это?

— Крест.

— Как?

— Нательный крест свой послал вам Геннадий Иванович… — Чуть заметная усмешка мелькнула в глазах Березина, но он тут же сдержался, видя волнение Николая Матвеевича. — Благословение… Больше, мол, послать нечего! И запасы все, какие были. Вот письма. В Петровском много больных цингой.

Чихачев взял крест, поцеловал и, расстегнувшись, надел на шею. Потом дрожащими руками стал ломать печати и рвать конверты. Через некоторое время он успокоился и присел на нарту.

— Есть у вас что-нибудь? Я ужасно голоден. У меня осталось два гнилых сухаря, зеленых.

Березин развязал мешок. Николай Матвеевич стал жевать сухарь и глотать кусочками сливочное масло и снова перечитывал письма.

— А где же Бошняк? — вдруг спросил он.

— Тоже в экспедиции. С казаками Парфентьевым и Беломестновым и гиляком Ганкиным прошел мимо Кизи, отправился вверх на озеро Удыль.

К вечеру вернулись в одинокую юрту.

— Эй, Чумбока! — грубо закричал Чихачев, подъезжая.

Заспавшийся проводник испуганно выскочил из юрты.

— Распрягай! Провизию привезли!