Война за пряности. Жизнь и деяния Афонсу Албукерки, рыцаря Ордена Сантьягу

Вероятно, двухчасовая светская беседа, протекавшая в теплой, дружественной обстановке (выражаясь языком советского официоза, еще памятного одногодкам автора настоящей книги) была невероятно скучной, причем — для обеих сторон. Собеседники ограничивались взаимными комплиментами, которые переводил толмач Родригиш. Однако, прежде чем попрощаться, Албукерки потребовал от всех троих ормузцев клятвенного подтверждения заключенного с ним договора, и они поклялись на Коране честно и добросовестно выполнять условия мирного пакта.

На следующий день юный царь прислал своему новому португальскому другу драгоценные дары — усыпанный драгоценными каменьями золотой пояс с не менее богато изукрашенным кинжалом, четыре перстня, большой кусок парчи с мерцающими на нем крупными самоцветами и арабского жеребца в роскошной сбруе, а каждому из португальских капитанов — по штуке самого лучшего шелка. Как того требовал обычай вежливости, Албукерки выразил свою признательность ответным даром. Он «отдарился», как писал хронист, «чем-то из имевшегося у него на борту». Надо думать, португальскому Главнокомандующему пришлось немало поломать себе голову над тем, что за подарок придется по вкусу восточному владыке (как бы юн и не искушен в делах правления тот ни был).

Не откладывая дела в долгий ящик, Албукерки приступил к строительству форта на отведенном ему участке ормузской территории. Он входил во все подробности строительства, предоставил в распоряжение каждого капитана отряд строителей, определил фронт и характер работ, как и сроки их завершения. Одни доставляли камни, другие — обтесывали их, третьи — подносили к строительной площадке, четвертые — готовили раствор и т. д. и т. п.

Между тем, начало строительных работ было ознаменовано возникновением очередной проблемы. Уступчивость и показное миролюбие Кожиатара были связаны с вселенной в него домом Афонсу уверенностью в том, что на борту португальских каравелл находится целое войско, насчитывающее, если и не много тысяч, то, по крайней мере, много сотен человек. И потому в тот день, когда визирь царя Ормуза убедился бы в противном, его покорности и миролюбию мог бы настать конец, что означало бы возникновение новых осложнений. Албукерки долго думал…и придумал выход из грозившей осложниться в связи со строительством форта ситуации. С тех пор рабочие команды португальцев появлялись на строительной площадке то в облике тяжелых пехотинцев — с копьями, щитами и в кольчугах, то — в облике стрелков из арбалета, то — в облике аркебузиров[49]. Благодаря этой стратегеме[50], взору соглядатаев Кожиатара, внимательно следивших за ходом строительных работ, чуть ли не каждый день представали все новые отряды португальских воинов. В конце концов, шпионы доложили старому визирю, что, по их подсчетам, общее число португальцев, во всяком случае, никак не меньше тысячи двухсот.

Но эта весть ничуть не улучшила настроения Кожиатара (хотя он до того, возможно, думал, что «гяуров» еще больше). Он понимал — его владычество близится к концу. Ведь не случайно даже Раснорадин — его, Кожиатара, собственный заместитель, чьи два сына, виновные (или, во всяком случае, обвиненные) в попытке покушения на жизнь царя Ормуза, ели горький хлеб изгнания в Персии, обратился с прошением, позволить им возвратиться в Ормуз, не к нему, Кожиатару, а к предводителю португальских пришельцев.

Впрочем, Албукерки проявил себя мудрым, искушенным и тактичным дипломатом. Вместо того, чтобы дать от собственного имени разрешение изгнанникам вернуться, он испросил это разрешение, как знак монаршего благоволения, у юного царя Ормуза. Естественно, царь Сеифадин, можно сказать, влюбленный в Албукерки, не смог отказать ему в просьбе помиловать изгнанников, пусть даже — неудачливых цареубийц (хотя — кто знает, были ли сыновья Раснорадина впрямь виновны в инкриминируемом им тягчайшем преступлении?).

В отличие от юного царя, другие высокопоставленные ормузцы питали в отношении дома Афонсу и его «команды» те же отнюдь не дружеские чувства, что и визирь Кожиатар. Сама мысль, что эти чужаки, к тому же — сплошь неверные (кроме нескольких кормчих — мусульман) дерзнули строить крепость на их, на ормузской земле, была невыносима для гордых островных вельмож, да и птиц не столь высокого полета. Иные из них давали выход переполнявшим их мстительным чувствам, все чаще, по любому поводу, а то — и без всякого-повода, задирая португальцев. В постоянной толчее, царившей на переполненных народом улицах, улочках и переулочках Ормуза, всегда была возможность улучить момент и дать пинка или ударить кулаком под ребра того, кто тебе не по нраву или не по вкусу.

Возмущенные португальцы пожаловались Албукерки на обиды, чинимые им ормузскими задирами.

«Защищайтесь!» — ответил жалобщикам дом Афонсу. «Но пользуйтесь лишь кулаками, не оружием!». И вот уже именитые горожане Ормуза явились к Албукерки с жалобами на обиды и побои, причиненные и нанесенные им португальцами.