Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России

Класс может владеть общими правами, но не может иметь общую и при этом частную собственность, тем более на личность производителей (крепостной крестьянин, например, юридически не был собственностью помещика). Тут что-то одно – или общие права, или частная собственность, это разные вещи. Нигде и никогда частная собственность, включая акционерную, не принадлежала и не принадлежит классу. Даже рабы принадлежали отдельному хозяину, частнику, но на основе общего для рабовладельцев права, т. е. общим является право, а не собственность. Поэтому никакой «общеклассовой частной собственности как на средства производства, так и на личности производителей» просто не может быть. Как не может быть и коллективного собственника в лице «номенклатуры» (М. С. Восленский), которая уничтожила Советский Союз только с одной целью – получить право на частную собственность, хотя ей и при советской власти жилось, в общем-то, неплохо.

Собственность – вещь не только социальная, но и вполне материальная, и если она стала исчезать на одном социальном полюсе, то значит, точно такой же ее объем должен был появиться на другом, т. е. собственность высшего сословия должна была неизбежно перейти к низшему. Этот процесс проходил так же, как и в армии, – в форме перераспределения социальных прав. Однако, ограничив права собственности капиталистов, фабзавкомы не знали, куда идти дальше и что с этим делать.

На первый взгляд, тут можно усмотреть некоторое противоречие, поскольку мы утверждали раньше, что под действием неотложных и неустранимых требований фронта государство буквально «прессовало» производительные силы с целью выжать из них как можно больше ресурсов, сил и средств. Оно повышало налоги и сборы, проводило реквизиции, забрало на фронт почти всех «кормильцев», а также гужевой транспорт – лошадей с повозками, крупный рогатый скот, загубленный в огромных количествах на сортировочных станциях, вообще на пути к фронту (знаменитым «теплушкам» теперь приходилось возить людей, скота для них больше не было) и т. д.

Все вместе это вело к повышению степени мобилизации низшего сословия, ведь чтобы выжить, ему нужно было больше работать и больше отдавать. А целью революции как раз и было стремление освободиться от всех повинностей и обязанностей, освободиться от непосильной мобилизации и, конечно, никому ничего не отдавать. Получается, что теперь, после революции, низшее сословие уже само начинает мобилизацию.

Однако здесь все же нетрудно заметить разницу между мобилизацией, которую проводило царское правительство, и самомобилизацией низшего сословия. Правительство и «буржуи» делали это с целью выжать, а пролетарии – чтобы выжить. Эти разнонаправленные действия указывают на принципиально различные виды мобилизации, различные по форме, по содержанию и по целям. «Верхи», пытаясь повысить степень мобилизации низшего сословия, делали это в рамках существовавшего сословного законодательства. С его помощью они мобилизовывали других, но не себя.

А собранные, вернее, мобилизованные в устойчивые социальные группы всем ходом предыдущей истории пролетарии в момент общей опасности (например, при закрытии Путиловского завода 22 февраля 1917 года) предпринимали массовые действия с целью изменить или отменить это законодательство, потому что у них была совсем другая цель – выжить. Для этого нужно было мобилизовать всех, т. е. и себя, и других, главным образом за счет перераспределения социальной нагрузки на сословия, за счет перераспределения прав и обязанностей и, конечно, имущества.

Под удар в первую очередь ставился доход от частной собственности, который концентрировался в руках высшего сословия и всего «образованного общества». Перераспределить доход без изъятия или ограничения частной собственности было невозможно. Но в тех условиях, как нам кажется, делать это было не очень сложно, так как было бы наивно полагать, что пролетарии, сельские в том числе, – это единственная социальная сила, которая стремилась ограничить права частной собственности в сословном обществе. Как ни странно, но решение этой задачи им заметно облегчило… царское правительство, на протяжении многих лет также пытавшееся ограничить права частной собственности, между прочим, с помощью того же сословного права.

«Буржуев» не любили все, даже аристократы. Как сказал как-то П. Н. Дурново, еще будучи министром внутренних дел, «это будет похуже рабочих; тех можно пострелять. А что с этими сделаешь?».[496]

С высоты сегодняшних представлений о собственности, о капитализме вообще это, возможно, покажется каким-то недоразумением, многие скажут – этого просто не может быть. Но это опять – если исходить из существующих представлений о капитализме. А если согласиться с нашим выводом о том, что капитализм середины XIX и начала ХХ века в России был сословным, то опять все сразу становится на свои места.