Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)

– Вот и хорошо, – обрадовался Пахоменко и тут же смутился от своей радости. – Понятливый ты хлопец, Андрюха, генерал это не забудет… Люди на то и люди, чтобы навстречу друг другу идти… В жизни всякое бывает – кое на что можно и глаза закрыть… Как, например, на ваши проводы Гридича и Цыганова и на покалеченного паренька с электростанции.

Обнорский не выдержал и усмехнулся: ему казалось, что та история уже давно быльем поросла – ан нет, кому надо – все помнят, все учитывают…

…Русский врач-хирург внимательно осмотрел громовскую штопку, подумал и пожал плечами:

– Знаешь что, паренек? Не буду я тебе ничего перешивать – у тебя уже все стягиваться начало, нагноения нет – заживет и так, зачем рану лишний раз бередить… Тем более что ничего серьезного я не вижу – просто кожу тебе рассекло… Недельки через две все зарастет – я нитки выну.

Врач сделал перевязку и велел ходить в душ с полиэтиленовым мешком на голове. Обнорский вздохнул – грязная голова как раз отчаянно чесалась, ее так хотелось как следует промыть…

Вечером того же дня выяснилось, что переводчик Кордавы Фархад Мирзаев, судя по всему, сошел с ума – он никого не узнавал, выкрикивал какие-то странные слова, которые не понимали ни его земляки-таджики, ни русские, мочился под себя и бился головой о стенки. С помощью аминазина Фархада удалось утихомирить, но было ясно, что его придется отправлять в Союз. Что же касается ранения Обнорского, то официально была запущена версия о том, что Андрей споткнулся и ударился головой об острый камень. В это, наверное, мало кто поверил, но Обнорского никто вопросами не терзал, даже Семеныч ни о чем не спрашивал, пряча глаза, как будто в чем-то был виноват.

В Адене между тем подходила к концу увертюра большого противостояния: на середину сентября было назначено проведение конференции Йеменской социалистической партии, призванной «преодолеть подозрительность и недоверие, существующие между отдельными группами товарищей, а также отбить нападки арабской реакции, империалистических агентов и недальновидных политиков, считающих научный социализм неприемлемым для арабского мира».

В начале августа в Аден прибыл из Москвы лидер оппозиции Абд эль-Фаттах Исмаил – к великой радости своих сторонников, – чтобы как следует подготовиться к участию в «исторической конференции». Кое-кто, наверное, действительно верил, что на сентябрьском партийном форуме все внутрипартийные конфликты могут разрешиться мирно, но ни Илья Новоселов, ни Андрей Обнорский такими иллюзиями себя не тешили. В дни августовского съезда бригадные ребята прикинули перспективы – и выходили они довольно мрачными.

– Как только одна из сторон на этой конференции начнет проигрывать – тут-то мочилово и начнется, – рассуждал Илья, уютно развалившись в кресле с банкой пива в руке. – Это к гадалке не ходи. Восток – дело тонкое, правда, Нази?

Назрулло, резавшийся в нарды с Обнорским (Ташкоров научил Илью и Андрея этой азартной игре, а ребята приобщили его к коробку – так и коротали вечера), лишь пожал плечами – маленький таджик еще не очень хорошо ориентировался в сложных хитросплетениях внутренней йеменской политики и предпочитал слушать своих русских друзей.

– А ты, Палестинец, что думаешь? – не унимался Илья.

– А что тут думать: чему быть, тому параллельно, – ответил хабирской мудростью Обнорский и зевнул. – Я только не понимаю одного – почему баб и детей отсюда в Союз не отправляют? Их бы хоть пожалели…

– Объясняю на раз, – оживился в своем кресле Новоселов. – Я тут как раз недавно задавал этот вопрос… одному серьезному человеку. И знаешь, что он ответил? Что отправка в массовом порядке жен и детей советников и специалистов в Союз может быть расценена определенными кругами как явная провокация, и это, мол, послужит спичкой, поднесенной к пороховой бочке… А? Нормально?

– Суки, – равнодушно сказал Андрей и бросил кости.

– Кто? – не понял Назрулло.

Пояснить Обнорский ничего не успел – за окном, явно недалеко от гарнизона, затарахтели автоматные очереди, быстро, впрочем, смолкшие.

– Что это? – Назрулло еще реагировал с повышенной нервозностью на каждый выстрел, он привстал со своего кресла и начал напряженно прислушиваться.

– Да ходи ты, Нази, не обращай внимания… Наверное, очередного палестинца расстреляли, – поторопил его Андрей, не отрывавший глаз от доски. Ему корячился «марс» – Ташкоров играл в нарды просто мастерски.

– Какого палестинца? – заинтересовался и Новоселов. – Растолмачьте, ваше благородие…

Андрей достал сигарету и с видимой неохотой (за последние недели он совсем потерял любовь к разговорам и пребывал в несколько приторможенном состоянии) начал объяснять: