Воинство сатаны

А вот мужчина его основательно беспокоил, и хищник даже не мог самому себе объяснить, чем именно. На первый взгляд мужчина был обычным воином — бывало, волшебницы нанимали телохранителей, основной задачей которых, помимо согревания постели своей хозяйки, было вовремя умереть, давая госпоже несколько секунд или, если повезет, минут на подготовку заклинания. Возможно, так дело обстояло и на этот раз — и все же хищник сомневался. Мужчина не был магом, и не слишком похоже было, чтобы он был воином. Конечно, на поясе у него висел кинжал, а у седла был приторочен топор — смехотворное оружие, если пользоваться им против брони охотника…

Он снова подобрался ближе, вперив взгляд в спину всадника. Тот поежился и почти тут же оглянулся — но хищник уже метнулся в сторону, прижимаясь к земле, сливаясь с ней. Глаза мужчины пробежали прямо по телу зверя, но, как и десяток раз до этого, так ничего и не заметили. Всадник расслабился и снова повернулся к спутнице, продолжая начатый разговор. Имей хищник желание, он легко смог бы разобрать слова — но ему это было неинтересно. За две последние ночевки он и так наслушался с лихвой. Вряд ли они скажут что-нибудь новое.

Места вокруг были красивые… зелень леса, сочная, яркая, напитанная жизнью, так разительно контрастировала со всем, что ему приходилось видеть в последние годы, которые он провел на развалинах Цитадели. Внизу, под деревьями, кишмя кишела жизнь, начиная от крошечной, зарывающейся глубоко в землю, и до более крупных представителей, способных посоперничать размерами с самим хищником. Он проходил мимо них, не обращая особого внимания на возмущение тех, кто считал себя хозяевами здешних мест. Ни одно из существ и не подумало доказывать хищнику свои права, каждое чувствовало, что схватка с непрошенным гостем оказалась бы для него последней.

А самсго хищника это ни в малейшей степени не волновало. Он бежал по мягкой, жирной земле, по зеленой траве с тем же равнодушием, с каким до этого взметал вечно сухой пепел погибшего плоскогорья, сожженного магией его прежних хозяев. И его не интересовали те создания, что, трусливо поджимая хвосты, стремились уступить ему дорогу, не интересовали ни в какой степени — ни как противники, ни как пища.

И еще одно существо следило за передвижениями двух всадников. Собственно, их было даже двое — хозяин и слуга. И если хозяина и можно было с некоторой натяжкой причислить к человеческому роду — все ж таки большая часть его крови была именно человеческой и лишь незначительная — эльфийской, то слуга его к людям ни в коей мере не относился. Хотя, пожалуй, и к животным его уже причислить было нельзя. Сейчас его звали Тарг. Несколькими годами раньше он и вовсе не имел собственного имени, как и многого другого. Нельзя сказать, что он был особо благодарен хозяину за новоприобретенные способности, за умение говорить и за те мысли, что стали посещать его бронированную голову. Но его преданность определялась отнюдь не чувством благодарности и не возможностью всегда вовремя получать кормежку, не гоняясь за ней по лесу. Просто человек, его хозяин, создавая себе слугу, заранее позаботился и о преданности. Он вообще был предусмотрителен… и потому все еще жив.

Среди магов встречаются разные люди. Хорошие и плохие, добрые и злые… хотя где проходит та грань, что отделяет добро от зла, свет от тьмы? Кто проведет эту незримую черту и, что гораздо важнее, кто возьмется судить?

Сам Дорх дер Лиден считал себя суровым, но справедливым. Правда, злые языки поговаривали, что, с его точки зрения, справедливость в любом вопросе заключалась лишь в том, чтобы верно определить, какое из возможных решений приносило максимальную пользу самому Дорху. Маг не задумывался, правы они или нет, — он просто стремился к тому, чтобы этих злых языков становилось по возможности меньше. Иногда он ограничивался одними лишь языками — но редко, чаще куда эффективнее было устранить не столько язык, сколько его хозяина.

Несмотря на то что за сорок лет своей жизни, и двадцать из них в роли полноправного мага, ему пришлось по тем или иным причинам укоротить не один десяток языков, Дорх все еще не попал в императорские розыскные листы, за ним не открыли охоту, за его голову не назначили награду. Сам Дорх был уверен, что причиной этому является его исключительная честность и справедливость. Фактически же он просто никогда не оставлял свидетелей, ибо несправедливо было бы заставлять человека жить, если само его существование несло в себе угрозу другому человеку… самому Дорху, разумеется.

О себе самом Дорх был исключительно высокого мнения. Он даже присвоил себе приставку «дер», которую имели право носить в древности только Высшие маги. Это было, безусловно, справедливо, ибо Дорх познал многое из того, что было недоступно его коллегам, успешно окончившим Академию. Сам маг не испытывал потребности в обучении в какой-то там Императорской Академии, будучи глубоко убежденным, что ничему умному там научить не могут.