Воины бури

– Вовсе нет! Принеси ей утиное яйцо в уплату, и она будет скакать на тебе так, что стены сарая ходуном заходят.

– До синяков доходит, так? – спросил я у него. Он не ответил. – Значит, парни из-за нее теперь дерутся?

Утред пожал плечами.

– Из-за нее. – Сын бросил быстрый взгляд. – Она выказывает предпочтение нашим ребятам перед воинами Этельфлэд, отсюда и недовольство. Ситрик с дюжиной парней развел их в стороны, да вот надолго ли?

Я накинул поверх одежды плащ, но вдруг остановился.

– Годрик!

Пришлось крикнуть еще раз, и только тогда малый примчался. Мой слуга повзрослел, и мне предстояло найти другого юнца, чтобы Годрик мог занять место в «стене щитов».

– Подай мне кольчугу, меч и шлем, – велел я ему.

– Ты сражаться собираешься? – удивленно спросил сын.

– Собираюсь припугнуть эту похотливую мышку, – ответил я. – Настраивая наших людей против парней Этельфлэд, она работает на руку Рагналлу.

* * *

Близ «Ночного горшка» собралась толпа. Свет факелов, вставленных в скобы на стене таверны, выхватывал из темноты искаженные яростью лица. Толпа осыпала издевками Ситрика, с десятком воинов охранявшего проулок, ведущий, видимо, к мышиному сарайчику. При моем прибытии толпа смолкла. Одновременно со мной явился Мереваль, покосившийся на мои доспехи. Сам он был в черной одежде с серебряным крестом на шее.

– Меня прислала леди Этельфлэд, – пояснил он. – Она недовольна.

– И я тоже.

– Госпожа на бдении, разумеется. И я был там.

– Бдении?

– Всенощном бдении накануне Пасхи. – Он нахмурился. – Всю ночь мы молимся в храме, а утро встречаем песнопением.

– Ну и чудная у вас, христиан, жизнь, – съехидничал я. Потом обвел взглядом толпу и скомандовал: – Эй, вы все! Расходитесь по койкам! Веселье кончилось!

Один малый, в котором эля в тот момент оказалось больше, чем мозгов, вздумал было возражать, но я подошел к нему, держа руку на эфесе Вздоха Змея, и приятели утащили буяна прочь. Я стоял, злой и мрачный, и ждал, пока народ разойдется. Потом повернулся к Ситрику:

– Эта злосчастная девка все еще в сарае?

– Да, господин. – Ситрика явно обрадовало мое появление.

Ко мне присоединилась Эдит, высокая и привлекательная в своем длинном зеленом платье, с небрежно собранными на затылке огненно-рыжими волосами. Я направился в переулок, следом потянулись Эдит и мой сын. В узком пространстве скопилось около дюжины мужчин, но при одном звуке моего голоса все словно испарились. В конце переулка стояли пять или шесть сараев – низкие бревенчатые здания, предназначавшиеся для хранения сена, но лишь в одном мерцал свет. Двери не было, только открытый проем. Я пригнулся, вошел и тут же застыл на месте.

Потому что, клянусь богами, мышка была прекрасна.

Настоящая красота встречается редко. Большинство переносит оспу, и лица у нас рябые, уцелевшие зубы желтеют, кожу испещряют бородавки, жировики и нарывы, и воняем мы, как овечьи катышки. Любая девушка, дожившая до взрослых лет, сохранившая зубы и чистую кожу, уже почитается красавицей, но эта девчонка обладала чем-то много большим. Она светилась. Мне вспомнилась Фригг, немая, которая когда-то была замужем за Кнутом Ранулфсоном, а теперь жила в поместье моего сына, хотя тот и думал, что я об этом не знаю. Фригг была обворожительной худощавой смуглянкой, а эта девчонка – светловолосая и в теле. Она лежала голая, задрав бедра, и ее безупречная кожа просто лучилась здоровьем. Груди были налитые, еще не обвислые, голубые глаза живые, губы пухлые, а лицо светилось радостью, пока я не стащил мужика, примостившегося у нее между ног.

– Ступай и отлей в канаву! – рявкнул я ему.

Поскольку это был один из моих парней, то он натянул штаны и выскочил из сарая так, будто его норовили ужалить в задницу десятка два демонов.

Мус откинулась на сено, подпрыгнула на нем и хихикнула.

– Господин Утред, добро пожаловать опять, – обратилась она к моему сыну, который ничего не сказал.

На копне сена стоял закрытый фонарь, и в его неверном и тусклом свете я сумел разглядеть румянец, заливший щеки парня.

– Со мной говори, не с ним, – рыкнул я.

Девушка встала и стряхнула со своей совершенной кожи приставшие травинки. Ни единого рубца, никакого изъяна, хотя, когда она повернулась ко мне, на лбу я заметил родимое пятно – небольшое, красное, в форме яблока. Было почти облегчением обнаружить, что красота ее не идеальна, поскольку даже руки у нее оставались гладкими. Руки у женщин стареют быстро: обжигаются о горшки, стираются от прялки, грубеют от стирки. У Мус же ладони были как у младенца: мягкие и невредимые. Нагота, похоже, ее совсем не смущала. Она улыбнулась мне и отвесила легкий уважительный поклон.

– Господин Утред, приветствую тебя, – произнесла девушка, явно забавлявшаяся моим гневом.

– Кто ты?

– Меня зовут Мус.

– Каким именем нарекли тебя родители?

– Заноза, – сообщила она, все так же улыбаясь.

– Что ж, Заноза, вот какой у тебя выбор, – буркнул я, – или ты работаешь на Бирднота в «Чибисе», или покидаешь Сестер. Все ясно?

Она нахмурилась и прикусила губу, как будто задумалась, потом снова одарила меня очаровательной улыбкой.