— Ты можешь передать то, что я чувствовал, дописав: «Рейджен услышал глухой звук тяжелых металлических дверей, которые закрывались прямо за его спиной». Потому что этот звук преследовал меня на протяжении бесчисленных ночей в тюрьме. Этот звук заставлял меня просыпаться с чувством тревоги в груди. Даже здесь, каждый раз, когда я слышу, как закрывается дверь, я вспоминаю свое прибытие в тюрьму Лебанона. Всю жизнь я испытывал жуткую ненависть к Челмеру. Но что такое истинная ненависть я узнал только в тюрьме. Например, Эйприл — она умеет ненавидеть по-настоящему. Она хотела бы видеть Челмера в смертельных муках — заживо сожженным у нее на глазах. Больше никто из нас никогда не испытывал подобных чувств. Все мы ощущали гнев, но не ненависть — до тех пор, пока меня абсолютно несправедливо не отправили в тюрьму. То, что я познал за решеткой… никому не следовало бы знать.
На пятый день, когда Миллиган зашел в зал, Писатель сразу заметил: что-то не так.
— Бог мой! Что с тобой?
— Они перестали давать мне лекарства.
— Думаешь, это сделали, чтобы помешать нам работать?
Он пожал плечами:
— Понятия не имею…
Его голос был монотонным, слова давались с трудом:
— Я очень слаб. У меня кружится голова. Сегодня ночью мне казалось, что у меня в голове работает компрессор. В комнате было всего 12 градусов, но на моем теле выступали огромные капли пота. Мне даже пришлось попросить чистые простыни, потому что мои были насквозь мокрые. Но сейчас я больше не дрожу так, как в последнюю ночь. Мне немного лучше. Я сказал Линднеру: «Больше никогда так не делайте!» Он ответил мне, что собирался постепенно уменьшить мою дозу лекарств, чтобы я не страдал от их недостатка…
— Кто ты сейчас?
— Хм… что-то идет не так… Я не могу вспомнить некоторые вещи. У меня начались провалы в памяти сегодня ночью, и все становится только хуже и хуже.
— Ты сможешь читать?
Он кивнул в знак согласия.
— Но ты не Учитель, не так ли?
— По правде говоря, я не знаю. Воспоминания ускользают от меня. Я мог бы быть Учителем, но провалы в памяти не позволяют мне.
— Ладно, может быть, Учитель вернется, пока ты будешь читать.
По мере того, как Миллиган читал рукопись, его голос становился более уверенным, а речь более оживленной. Когда он читал сцену, где Рейджен проникает в магазин медицинского оборудования для того, чтобы украсть коляску для маленькой Нэнси, он выразил одобрение кивком.
— Это не потревожит Рейджена, потому что им ни за что не удастся доказать что-либо. Но ты не сказал, как ему было страшно.
— Рейджену было страшно?
— Да, это был критический момент. Ограбления со взломом всегда являются стрессом для нервной системы, никогда не знаешь, что тебя ждет внутри — сигнализация, злая собака… Все возможно. И ты никогда не знаешь, с чем ты столкнешься лицом к лицу на выходе. Это действительно страшно.
Когда они просматривали окончание рукописи, Писатель заметил, как изменилось выражение лица Билли.
Учитель покачал головой и откинулся на спинку кресла. На его глазах блестели слезы.
— Ты справился. Это именно то, что я хотел. Ты словно побывал в моей шкуре.
— Я очень рад, что ты вернулся до того, как я ушел, — сказал Писатель.
— Я тоже. Я хотел попрощаться. Вот… Отдай это Голдсберри. Возможно, им удалось надавить на меня, чтобы я расписал это место за ничтожную плату, но так просто они не отделаются…
Когда они прощались, Писатель почувствовал, что Учитель сунул ему в руку сложенный клочок бумаги. Он не осмелился прочитать его, пока не покинул заведение.
На обратном пути в Афины Писатель купил номер Коламбус Ситизен от 29 апреля 1980 и прочел на первой полосе: