Воины Солнца и Грома

— Что ж, ради такого зрелища я, пожалуй, отложу на день вывод гарнизона, — медленно проговорил Марций Слав.

Аркесилай поднялся и торжественно произнес:

— От имени совета и народа Ольвии я прошу тебя, Маркиан, сын Зенона, употребить свое искусство для защиты сограждан!

— Хорошо. Сегодня в полночь.

— Остановитесь, безумцы! — в отчаянии воздел руки Филарет. — Вы обращаетесь к врагу рода человеческого! Пусть все горожане каются, одетые в рубища, и посыпают головы пеплом, пусть закроются суетные капища — и Господь пощадит вас, как пощадил он Ниневию!

— Я видел руины Ниневии. Похоже, ассирийцам рубища и пепел не помогли, — оборвал его Марций Слав. — Сегодня же мы отправимся на моем «Вороне» и к вечеру будем у устья Борисфена. Поскольку законы империи не жалуют чернокнижников, о нашем решении все должны молчать, Это относится и к тебе, христианин!

— Я обещаю молчать, если вы возьмете меня с собой, Быть может, моя молитва отвратит от вас кару Господню.

— Возьмем его. Пусть убедится в бессилии своих невежественных молитв, — усмехнулся снисходительно Маркиан.

— О нашествии пока что тоже будем молчать. Представляете, что будет, если о нем узнают рабы? — сказал Аркесилай.

* * *

У самого входа в военный порт стояла посыльная галера «Ворон» — легкое, быстрое судно с высокими бортами, На носу и корме вздымались закрученные вверху выступы-акростоли, а над тараном вытягивал вперед раскрытый клюв деревянный ворон. Надсмотрщик Агасикл, плечистый бородатый детина, внимательно следил за прикованными гребцами, прячась от жары в палатке на корме. Когда рабы не работают и не спят — тут-то и нужен глаз да глаз, Двадцать шесть лодырей, и у каждого свой нрав! Персам достаточно показать плетку, чтобы они заработали усерднее. Готы, аланы — злые, отчаянные, анты — работящие, но дерзкие. Вон того анта, которого рабы зовут дедом Малко (он совсем седой, хоть не старше пятидесяти), лучше вовсе не бить: остальные его уважают. А тот, по имени Ратмир, с длинными золотистыми волосами, — загадка: силен, как степной тур, а проявить эту силу в работе ничем не заставишь, Недавно всю спину ему исполосовал, а он — ни звука, только глянул, будто сжечь глазами хотел.

Мысли Агасикла прервало появление Филарета. Надсмотрщик не мешал ему беседовать с гребцами, зная по опыту, что от проповедей этих чудаков рабы становятся лучше, а не хуже. Христианин радушно поздоровался со всеми (не исключая Агасикла), и рабы также приветливо говорили: «Здравствуй, добрый человек!» Филарет подсел к Ратмиру, осмотрел шрамы на его спине и осторожно принялся втирать в них мазь, Сердитый взгляд молодого анта потеплел.

— Спасибо тебе, ведун Христов. Здесь один ты считаешь нас людьми.

— Для меня люди — все. Бедные, богатые, рабы, варвары — все равны перед Господом. Потому все — мои братья.

— Даже Агасикл?

— И он. Разве не знаешь — у него четверо детей, больная жена и старуха мать? С родными он добр, даже пьяным они его не видят. Бог никого не создал злым — люди сами заставляют друг друга творить зло.

— Говоришь, я тоже добрый? — Надсмотрщик подошел к проповеднику и вдруг неуклюже обнял его. — Спасибо! Слава Зевсу, хоть один человек, кроме моих, это заметил. Я ведь кузнец, ребята, кузнец! Да разве в этом проклятом городе прокормишь семью одной кузницей? Без меня много кузнецов, да все богатые, у кого десять рабов, у кого больше… Вы ленитесь грести, а хозяин тогда ругает меня, грозится найти другого надсмотрщика. Думаете, я самый зверь? Я хоть соли на раны не сыплю после битья, как Марон с «Посейдонова Коня».

— Все хозяева… — со злостью проговорил чернокожий Нгуру, сосед Ратмира.

— Что они? Один боится разорения, другой — немилости кесаря… Верно говорят: один Зевс свободен.

— Как вы, христиане, зовете Зевса? Иегова? — Ратмир в упор глянул в глаза проповеднику. — Выходит, это он хочет, чтобы все так мучились?

Филарет не отвел взгляда.

— Прежде чем винить господа, оглянитесь на себя. Вы несли другим меч, грабеж, неволю — и Господь воздал вам тем же. Теперь лишь в его власти вернуть вам свободу — в этой или в иной, лучшей жизни. Ему не нужны от вас жертвы, только кротость, милосердие, смирение…

Ратмир ударил кулаком по борту:

— Я ходил только на тех, кто на нас нападал. У вас в Ольвии прежде бывал — и гвоздя не украл. А грех за собой знаю один: по пьянке дал себя скрутить и серебро отнять, что племя собрало, чтобы своих из неволи выкупить. Через нечистое место, мимо колдунов ехал и даже не зачурался. Такой грех не смирением, не молитвой искупают — жертвой Перуну. Кровавой, человеческой!

Дед Малко примирительно, не спеша заговорил: