Войны Сорока Островов (Часть первая)

Аккорд, другой… Я трогал струны, понимая, что главное — не музыка, и даже не слова. Бесполезны придуманные и утаенные от Тива мелодии, бесполезны стихи, которые я слагал, но никогда не произносил вслух. Главное — то общее чувство, которое оставит песня у людей, живущих возле великого океана. У Солентайна, в первую очередь…

— Рассекая соленый хрусталь,
У стены припортового шлюза
Перейдя океанскую даль
Незаметно всплывает медуза…

Я видел, как дрогнуло лицо Тива. Он понял, что я поймал нить песни, и держу исход турнира за кончик этой нити.

— Ясно помнит глубинную тьму
И созданья высоких давлений,
Пенных валов седую кайму
И изгибы холодных течений…

Солентайн прищурился. Что это было — внимание или недовольство?

— Прозрачное создание воды и глубины,
Ты сквозь годы и сквозь километры прошла неизменной.
Под толщей вод сезонов нет, нет осени и нет весны,
И поэтому ты так прекрасна и так совершенна…

Потом, когда я допел и отложил гитару, в пальцах родилась мелкая дрожь. Клянусь, я не знал следующего куплета, когда начинал первый. Меня несло на гребне волны отчаяние и желание победить. Волокло по камням, как эту чертову медузу…

И я победил.

— Кажется, я погрузил тебя в царство воспоминаний, — сказал Аскин.

Я кивнул. От опьянения не осталось и следа. Как и от сна, кстати. Говорящий с Богами раскрыл книгу моей памяти. Но зачем?

— Твой учитель покончил с собой, так? — поинтересовался Аскин.

— Нет. Это лишь легенда. Обычно я поддерживаю ее, но ты спрашиваешь, уже зная истину, — вежливо ответил я. Я был настороже. Я даже был сейчас слегка напуган. Слишком долгое вступление к беседе у Говорящего с Богами.

— А как было на самом деле?

Почему-то я не сомневался, что среди людей в сером, следящих за поединком с Тивом, был и Аскин. Но ответил:

— Он прыгнул в море, пытаясь уйти от смерти. Когда Солентайн дослушал мою песню, он кивнул и спросил Тива, будет ли тот петь. И Тив понял, что уже проиграл. Зря, я бы дал ему шанс.

— Какой?

— Предложил бы морскую тему. У него был шанс.

Аскин кивнул.

— Сколько тебе тогда было?

— Тридцать с небольшим.

— Пятнадцать земных, — задумчиво сказал Аскин.

— Что?

— Ну, менестрель! Неужели ты не слышал, что в древности годы были в два раза дольше?

— Это ересь диких! — резко ответил я.

— Оставь, Влад. Ты достаточно умен, чтобы видеть истину под пылью устоявшегося мнения. То, что мы называем старостью, раньше называлось зрелостью. Мы ведь не пускаем под нож теленка, который еще продолжает расти? А вот самих себя…

— Мы не животные. И мы пришли из другого мира. У нас завершение физического развития означает наступление старости.

Это никогда не казалось убедительным мне самому. Но иного ответа я дать Аскину не мог.

— Великолепно! Старость, во время которой состояние организма не ухудшается. Ты видел старых собак? Вывалившаяся шерсть, мутные глаза, сточенные зубы… Старость…

— Мы не животные, — упрямо повторил я.

— Мы хуже, — согласился Аскин. Разлегся на кровати, глядя в потолок, продолжая разглагольствовать: — Старость, до которой, увы, доживают немногие. Гайды, самые хитрые из менестрелей, самые умелые из мечников, и несчастные умалишенные, прячущие лица Говорящие с Богами… Спокойная старость — как награда. Никто не поднимет меч на старика…

— Что?

— Не обращай внимания, парень. Я не собираюсь спорить с тобой по этому поводу. У древних было свое время и свои законы. А у нас берут в руки меч в двенадцать лет и выпускают в двадцать пять… если доживут, конечно. Не беда.

— Ты так иронизируешь, Аскин, словно помнишь иные времена.

— А чем я хуже Бессмертных Гайдов, которые помнят все? — тихонько спросил Аскин. — Когда ты поешь о битвах с Врагом, они поправляют тебя — и ты не удивляешься. Почему бы и мне не вспомнить что-то забытое?

Я с трудом собрался с мыслями.

— Аскин, ты говоришь интересные вещи. Но пришел-то не за этим?