Воины столетия. Наследие (СИ)

Дома было тихо и темно. Я сняла верхнюю одежду, на цыпочках обошла первый этаж, и уже думала подняться на второй, как меня позвали по имени. От неожиданности и с перепугу я споткнулась о ступеньку и едва не растянулась на лестнице.

— Мама, я тебя не заметила! — прижимая руку к груди, я обернулась. Сердце тарабанило так, что трясло меня всю. А я-то думала, что после боев в Перехлесте и мире духов мне ничего не страшно.

— Я не хотела тебя пугать, — тихо ответила мать.

Она лежала на диване под лёгким пледом и смотрела на тёмный экран телевизора.

— Ты почему тут одна? — я пошла включать большую люстру, но остановилась у торшера за диваном и ногой нажала кнопку на полу. В гостиной сразу стало уютнее. Свет отогнал тоскливый февральский полумрак.

— Не хочу никого видеть.

Я замерла. Возможно, это касалось и меня.

— Ммм… Как ты себя чувствуешь?

Мать ничего не ответила. Я пожала плечами и отправилась на кухню искать еду.

— Захвати пиво.

Я резко остановилась, про себя ошеломленно повторив: "Пиво…"

Мать никогда не пила пиво. Этот напиток для неё был слишком непримечательным, слишком низкосортным и неотесанным. А вот отец всегда хранил в холодильнике пару банок темного. Выставив их на барную стойку, я полезла в морозилку за пиццей, быстро раздраконила коробку и бросила твердый, как сковородка, блин в микроволновку.

— Вот, — вернувшись, я протянула маме банку пива.

— Не говори отцу, — мать села, плед соскользнул с её плеч, и она, поежившись, поплотнее запахнула халат.

— Ага. Скажу, что это я выпила.

Мама рассеяно посмотрела на меня, поняла, что сказала ерунду и чуть улыбнулась. На столике перед телевизором бесшумно замигал её телефон. Я глянула на экран.

— Федор Эдуардович.

— Чёрт с ним.

Я вскинула брови и удивлённо посмотрела на мать. Нет, банку она ещё не открыла, только примеривалась, боясь сломать ногти с дизайнерским маникюром.

— Давай я, — я забрала у неё жестянку, дернула за кольцо. — Держи. Может, стакан принести?

— Нет, — мама схватила банку и сделала несколько громких глотков, как будто изнывала от жажды. Откинулась на спинку дивана, прикрыла глаза и вздрогнула, когда запищала микроволновка.

— Что ты готовишь?

— Пиццу грею.

Я принесла пиццу, предусмотрительно разрезав её, села рядом с матерью, потягивающей пиво из банки, и поискала глазами пульт.

— Они бросили перед воротами корягу.

— Что? — я замерла с вытянутой рукой.

— Эти скоты бросили перед воротами корягу, — мать говорила тихо, зло. — Я вышла из машины. Двое схватили меня за руки, а один принялся срывать драгоценности и шарить по карманам. Это очень… неприятно, унизительно и больно, — она коснулась припухшей мочки уха. — Я могу быть сколь угодно сильной, но…

Она шумно выдохнула и снова глотнула пива.

— Мам…

— Я так и не поблагодарила твоего парня. Он занимается боевыми искусствами?

Я отрицательно покачала головой.

— Он просто… сильный.

— Да, у мужчин это значит нечто иное, — мама снова улыбнулась и потянулась к пицце. Осторожно подцепила кусочек, поднесла к носу, понюхала, откусила, прожевала и, поморщившись, выдала.

— Фу.

Поддавшись минутной слабости, я прижалась к маминому плечу. Она не отодвинулась, не ушла.

— А можно мне глоточек? — я кивнула на банку.

— В холодильнике есть газировка.

— Ну, ладно.

— И захвати мне вторую банку.

Мы съели пиццу, включили телек и растянулись на диване, прижавшись друг к другу. Мне было так тепло и уютно в нашем доме, на диване, в тишине и сумраке зимнего вечера, в объятьях матери, что хотелось плакать. Впервые мать позволила себе подобное проявление чувств, и я поняла, как мне этого не хватает.

Я, кажется, задремала, потому что сквозь сон почувствовала лёгкое прикосновение.

Мама осторожно коснулась губами моего затылка.

— Прости меня, — прошептала она тихо, едва слышно, думая, что я сплю. — Прости меня, доченька.

"И ты меня прости", — уже засыпая, подумала я.

Меня разбудил немой призыв. Я проснулась резко, удивлённо огляделась по сторонам, не понимая, где нахожусь. Мама, прижав меня к себе, спала, мирно посапывая. Уже почти стемнело, телевизор едва слышно бубнил. Я бы с удовольствием плюнула и на Перехлестье, и на духов ради ещё нескольких минут рядом с матерью, но сегодня мы планировали выход. А, значит, парни ждали только меня. Осторожно убрав с себя мамину руку, я соскользнула на пол и ногой задела пустую банку пива.

Мама завозилась, приоткрыла глаза.

— Ты куда?

— В туалет. Спи, мам.

По дороге я сняла с вешалки куртку и надела тапочки. Все равно в подворотне мы простоим недолго. Сжав в руке Камень, я закрыла дверь туалета, и только отвечая на призыв, подумала, что легко можно было перенестись и из своей комнаты.

— Ты что так долго? — сходу налетел на меня Ярослав. — Телефон не берёшь, к нам не торопишься.

— Я с тобой вообще говорить не хочу! — отрезала я. — За Настю ещё получишь!

— А что я такого сделал?

— Не помнишь?

— Ребят, пошли уже, — Сашка протянул свою долю Камня.

— Нет, погоди! — Ярослав ткнул себя пальцем в лицо. — Видишь, как нос опух? Видишь?

— Пить меньше надо!

— Это я честь её защищал!

— Знаем мы, как ты честь защищаешь!