Войпель. Сентиментальный триллер

– Обязательно будем…. Только как – без совочков и…э-э-э, формочек для куличиков?

– У меня всё есть. Там, – мотнула в сторону своими симпатичными бантиками-косичками Шуа. – Пойдём, дяденька в кепочке, поможешь мне принести.

– Конечно, пойдём…

Эдуард – на ватных ногах – шагал вслед за худенькой девчушкой, а в его непутёвой голове бились жаркие и возбуждённо-бестолковые мысли: – «Ох, уж, эти бантики «в горошек»! Ничего более завлекательного не видел в своей жизни. Готов идти за ними куда угодно: хоть на край Земли, хоть к сковородкам Адским…».

Шуа повернула за угол «долгостроя» и, не оборачиваясь, проследовала за приоткрытую ржавую металлическую дверь, ведущую, судя по короткой бетонной лестнице, в подвальное помещение.

«Это – Судьба!», – монотонно застучало в голове. – «Судьба, Судьба, Судьба, Судьба…».

В подвале царил вязкий сизо-лиловый полусумрак.

«Плохой и страшный цвет», – внутренне передёрнулся Эдуард Михайлович. – «Нездешний и потусторонний какой-то. Словно бы сама Госпожа Смерть ненавязчиво бродит где-то совсем рядом…. Сзади что-то стукнуло-щёлкнуло. Это дверь захлопнулась. То бишь, закрылась на замок…. О-па! Вокруг стало светло-светло. Только откуда идёт этот мягкий светло-жёлтый свет – непонятно…».

Шуа, скрестив тоненькие ручонки на груди, стояла у противоположной бетонной стены: стояла, смотрела на него и улыбалась. Только глаза теперь у девчонки были не светло-голубыми и доверчивыми, а угольно-чёрными, неподвижными и равнодушными. Да и её злую насмешливую улыбку никак не тянуло называть – «детской».

– Гав-в! – раздалось где-то рядом.

Конкин заинтересованно повернул голову на звук и недовольно поморщился: возле кучи битого кирпича сидел и добродушно таращился на него низкорослый чёрный скотч-терьер.

– Этой мой верный Страж, – охотно пояснил мелодичный голосок. – Так зовут этого славного пёсика…

«Страж, понимаешь. От горшка – два вершка…», – мысленно усмехнулся Эдуард. – «Значится так. Сейчас, мягко-мягко улыбаясь, подойду к собаке. Одного удара каблуком по голове должно хватить…. После этого кинусь к девчонке и слегка придушу. Пока – только слегка. Потом раздену её и разложу. А в рот носовой платок затолкаю – чтобы не кричала, когда придёт в себя…».

В ушах резко щёлкнуло, а перед глазами поплыли, неуклонно расширяясь, жёлто-фиолетовые круги. А ещё ярко-алые и изумрудно-зелёные спирали, неуклонно переплетаясь между собой, замелькали. Круги – расширялись. Спирали – переплетались. Всё расширялись и переплетались. Переплетались и расширялись…

Когда же все они (круги-спирали), наконец-таки, пропали, то никакой девчушки с бантиками «в горошек» у бетонной стены уже не было. Более того, на её месте стояла, небрежно опираясь на кривой чёрный посох, древняя старуха в драных лохмотьях, по которым шустро ползали-шевелились жирные молочно-кремовые вши. А ещё у старой карги наличествовал приметный нос: длинный, крючковатый, очень мясистый и весь усыпанный крупными разноцветными бородавками.

– Разыграли, значит? – неуверенно выдохнул-предположил Конкин. – Ну, да, конечно. Меня на зоне предупреждали, что, мол, в Купчино хватает – всяких шутников и доморощенных мистификаторов…. Ладно, уели. Спасибо за науку…. Пойду я. Чай, и другие дела отыщутся…

Эдуард Михайлович попытался развернуться на сто восемьдесят градусов и с ужасом осознал, что ноги (да и другие части тела), его больше не слушаются. Совсем. Вот и правая ладошка безвольно разжалась, а старенький чемодан – с громким стуком – упал на бетонный пол.

– Другие дела? – насмешливо прошамкала беззубым ртом противная старуха. – Это ты, милок, малость размечтался. Нет у тебя больше дел. Да и быть не может. Никаких. Ни больших, и ни малых. Ни важных, и ни пустяковых. И не будет никогда. Дошалился ты. А ещё и допрыгался, – резко вытянула вперёд правую руку…

Из кончика смуглого морщинистого пальца выскочила-вылетела крохотная изумрудно-зелёная искорка. Вылетела и, описав крутую дугу, тихонько прикоснулась ко лбу Конкина.

Эдуард Михайлович, потеряв остатки воли, плавно и медленно опустился на колени, даже и не пытаясь дать происходящему мало-мальски разумное объяснение.

Чёрный лохматый пёс, тем временем, принялся планомерно и неуклонно «раздуваться» во все стороны. Всё «раздувался» и «раздувался», пока не превратился в высоченного желтоглазого монстра с тёмно-багряной кожей и длиннющими руками-лапами, оснащёнными кривыми жёлто-чёрными когтями.

Монстр, брезгливо и небрежно передёрнув мускулистыми плечами, широко раскрыл почти безгубую пасть, демонстрируя множество острых зубов-клыков. А потом, сделав несколько широких шагов, уверенно склонился над Конкиным.

Кожу лица тут же опалило болезненно-жарким дыханием, а где-то в голове – видимо, на уровне подсознания – зазвучал чей-то язвительный голос: – «Напрасно ты, мил-человек, встретившись с Войпелем, подумал про откушенную и проглоченную голову. Совсем, даже, напрасно. А после этого ни через левое плечо трижды не сплюнул, ни по дереву не постучал. Беду, получается, накликал. И поделом – гнидёнышу…».